Я отпустил конвой, когда мы достигли шаттла. Дальше ломать комедию не имело смысла. Если штурмовики и были несколько удивлены моим приказом, то не подали виду. Откозыряв, они отправились восвояси, и бронированная дверь закрылась. Ну, вот и все...

Мы взлетаем, - бросил я пилотам в переговорное устройство, снял шлем и посмотрел на своего пленника. Он по-прежнему спокойно стоял у входа, не проявляя интереса к окружающему. Конечно. Мы такие гордые и неприступные герои Альянса? Ну-ну. Я слегка коснулся Силы и наручники, освободив запястья, покорно скользнули мне в руку. И что теперь с ним делать? Чувства торжества я почему-то не испытывал. Скорее чувство усталости и тревоги. Он был ранен. Опять ранен. Это стало традицией, что он попадает ко мне раненный?

Проходи в кабинет, – и, так как сын растерянно огляделся, я показал пальцем, - Туда.

Сын с опаской, но с видимостью равнодушия, постарался пройти в указанном направлении как можно дальше от меня, хотя в тесном пространстве шаттла это было затруднительно. Чего он боится? Не понимаю.

Что у тебя с рукой?

Мальчик смутился и попытался убрать пострадавшую руку за спину.

Пустяки.

Вот и хорошо, что пустяки. Давай я посмотрю, – я старался говорить спокойно, но ребенок продолжал прятать руку за спиной. Я определенно не знал, как поступать в подобной ситуации.

Люк, - терпению, даже моему, может прийти конец, - Не будь ребенком. Я обработаю рану, а более серьезно ею займется мой врач. Давай сюда руку!

Последние слова прозвучали более резко, чем мне бы хотелось, мальчик сжал губы и протянул руку с видом мученика, идущего на казнь. Ну, хвала звездам! Наконец-то. Я усадил его в кресло. Даже через повязку рана выглядела плохо. Так и руку можно потерять. М-да... Индпакеты они конечно не захватили, когда покидали шаттл. За такое штурмовик получил бы по полной. Я придвинул аптечку и вытащил обезболивающее. Мальчик, изображающий полное равнодушие, а точнее, старательно внушающий себе, что ему все равно, напрягся. Мы еще и уколов боимся? Или только моих уколов? Однако руку не отдернул. Я сделал укол, и приступил к разматыванию грязной тряпки, использованной вместо бинтов. Обезболивающее уже подействовало, и сын сидел спокойно. Теперь избавиться от рукава. Обернувшись, я поискал глазами, чем бы разрезать ткань. На глаза попался набор с виброножом. Я потянулся к нему и вдруг почувствовал, как мальчик испуганно напрягся и затаил дыхание. Что опять? И чего он так распереживался? Не больно ведь уже. Или думает, что я лечу радикально, отрубая раненную конечность?

Люк, - я постарался сказать как можно мягче, - мне надо всего лишь разрезать рукав. Иначе перевязать не получится.

Сын ничего не ответил, только отвернулся и стал смотреть куда-то в угол, мучительно покраснев. Видимо смирился с неизбежным, догадался я. Почему-то мысль, что сын мне не доверяет, была неприятна.

Ожог был сильный. И лекарства никакого. Как он вообще терпел? Воспаление уже началось. Его явно лихорадило. В свое время я много таких перевидал, да и перевязки делать случалось, но что-то дрогнуло во мне, когда я занимался с сыном. «Когда обезболивающее будет отходить, ему придется несладко,- мелькнула мысль, – проконтролировать бы».

Ну, вот и все. На месте подлечат получше, – мальчик взглянул на меня, видимо хотел что-то сказать, но не решился и снова отвернулся, а я разочарованно вздохнул. Разговора явно не получалось.

Есть хочешь? – Сын снова посмотрел на меня. Я уже думал, что опять промолчит. Нет, решительно, мне эта молчанка начинала надоедать. Он что, меня монстром похлеще ранкора считает?!

Нет. Только пить. Если можно… - выдавил он из себя. Хвала Силе, а то я уж думал, он вообще говорить не станет.

Я налил стакан воды и подвинул ему. Он осушил его залпом. Тогда я поставил перед ним целую бутылку, за которую он тут же жадно схватился. Я присмотрелся к мальчику повнимательнее. Сын выглядел на самом деле плохо. Ему успокоиться надо, поесть и отоспаться. Вон, какой худой и нервный. У повстанцев совсем не кормят? И куда таких детей посылают? Надо заканчивать с Альянсом, и как можно скорее. Я отвернулся, чтобы не смущать.

Напившись, он впервые с начала нашей встречи посмотрел на меня. С вызовом.

И что теперь?

Там видно будет, - я безразлично пожал плечами. Распространяться о нежной отцовской любви я не собирался.

Мальчик как-то сразу сник, и отвернулся, как - будто все силы у него ушли на этот вопрос.

«А все-таки он меня боится. И очень. Боится и дерзит» - почему-то меня это не обрадовало.

Так ты есть будешь?
– снова спросил я.

Сын коротко взглянул на меня и подавил вздох. Есть он хотел. Это было ясно.

Я встал и начал выгружать из холодильника какие-то имперские пайки. Оставив его наедине с этими кулинарными изысками, я отправился к пилотам.

Когда вернулся, все было подметено. А ребенок уже менее активно насторожился, когда я сел напротив. Очень хотелось к нему прикоснуться, но я решил не пугать.

Еще будешь?

Нет... – и с некоторой заминкой, - Спасибо.

Я ослышался, или меня и правда поблагодарили?

Не за что, - мы помолчали, - обязательно было от меня убегать? Что, так плохо было?
– не удержался я.

Помедлив, мальчик ответил:

Я не мог оставаться.... Каждую минуту сидишь и ждешь, что ты ворвешься и... что-нибудь сделаешь...