Шрифт:
В раннем своем стихотворении, посвященном Борису Слуцкому, «Лучше всего спалось на Савеловском…», Бродский описал «угловатую планету». Много позже Слуцкий в стихотворении «Угловатая родина» как бы возражал Бродскому. Да и стихотворение «На окраинах города и государства…», по всей видимости, уважительное возражение строчкам из «Послания Плинию» Бродского: «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря»…
На окраинах города и государства Все жесточе и проще. Вот пастух. Это — пастбище. Это — паства. Денег нет на занавеси и покровы. Занавеска в окне. Вот и все, чем прикрыта судьба. Очевидные, словно под микроскопом микробы, Уползают из колыбели в гроба. На расправу скорее окраина. И на дружбу. Мало кто отправляется там на службу. На работу идут. На ближайший завод. И антенны на крышах. И кресты близлежащего кладбища И столбы телеграфные Создают вертикали окраины Печалящие и радующие, Но идущие вверх.Кажется, Слуцкий еще дважды помянул своего младшего современника, не называя его прямо по имени. Но адресат послания расшифровывается без особого труда.
Увидимся ли когда-нибудь? Земля слишком велика, А мы с Вами слишком заняты, Расстанемся на века. В какой-нибудь энциклопедии Похожесть фамилий сведет Твое соловьиное пение И мой бытовой оборот. А в чьих-нибудь воспоминаниях, В соседних упоминаниях Вас и меня помянут И в перечнях перечтут.«Земля слишком велика», — значит, речь идет об отъезде, об эмиграции, что было для советского человека — расставанием на века. «Похожесть фамилий» — фамилии, кончающиеся на — цкий и — ский, — польско-еврейские фамилии. К тому же Броды и Слуцк — города из черты еврейской оседлости. Так что «какая-нибудь энциклопедия» вполне может быть энциклопедией русской поэзии XX века. «Соловьиное пение» так же подходит к самозабвенному, захлебчивому чтению своих стихов Бродским, как «деловой оборот» — к спокойному, беспафосному чтению своих стихов Слуцким. «Вы» — свидетельство не близких, но уважительных отношений, а появившееся в тексте «ты» — свидетельство признания поэтического дара. С малознакомым человеком говорят на «вы», но поэту можно говорить «ты».
А второе, еще более таинственное стихотворение — «Случай».
«Случай» — устойчивый образ в поэзии Слуцкого.
… Где-то между звездами и нами Случай плыл и лично все решал И собственноручно совершал. Где-то между тучами и снами.У Слуцкого есть стихотворение «О стихах на случай», есть даже «Ода случаю». Но то стихотворение, о котором пойдет речь, совсем не ода — да и случай, нельзя сказать, чтобы совсем уж случай.
Этот случай спланирован в крупных штабах и продуман — в последствиях и масштабах, и поэтому дело твое — табак. Уходи, пока цел.Стихотворение написано в конце шестидесятых. К кому оно обращено? Может быть, Слуцкий вспомнил о «глухом угле времени», 1952 годе, когда готовилась казнь «врачей-убийц» и всенародное возмущение во всех городах? Слуцкий никогда не забывал такого рода «случаи». Он помнил, что аппарат остался прежним, и тридцать седьмой вместе с пятьдесят вторым могут повториться. Владимир Огнев вспоминал, что поэт рассказывал ему о своих снах, в которых его арестовывают. Однако стихотворение не обращено в прошлое. Более того, оно не обращено и к самому себе: оно обращено к другому. К тому, кому дают страшный, неприятный, жестокий, но единственно спасительный совет — нарочито грубо, резко, чтобы не услышать слова благодарности.
Этот случай случится, что б ни случилось, и поэтому не полагайся на милость добродушной доселе судьбы. Уходи. Я сказал, что ждет тебя впереди.В 1952 году Слуцкому «уходить» было некуда. Он это прекрасно понимал и записал в мемуарном очерке о том времени: «Надежд не было. И не только ближних, что было понятно, но и отдаленных. О светлом будущем не думалось. Предполагалось, что будущего у меня и у людей моего круга не будет никакого». В стихах про «Случай» надежда просвечивает — жуткая надежда на бегство, уход, пусть и в тартарары, но… уход.
Уходи, пока цел. Забирай все манатки. Измени свою цель. Постригайся в монахи. Сгинь, рассейся, беги, пропади! Уходи!У Слуцкого осталось немало друзей в правоохранительных органах — хоть он и не сдал экзамен на юриста, но в Московском юридическом институте учился так же исправно, как и в Литературном. После XX съезда ему показали донос на него же, начинающийся словами: «Широко известен в узких кругах…» Вполне могли намекнуть в конце шестидесятых, что жизни парню, пишущему стихи и уже отсидевшему (не до конца) срок за тунеядство, здесь не будет. Ему лучше уйти, бежать, постричься в монахи, эмигрировать. Да Слуцкий и сам мог понять, что «случай» Бродского вовсе не случай, а спланированная политика.
Исключений из правила этого нету. Закатись, как в невидную щелку — монета, зарасти, как тропа, затеряйся в толпе, вот и все, что советовать можно тебе.Всего три слова (но зато каких!) свидетельствуют: стихотворение обращено к поэту, и к поэту очень большому. Снова перетолкованная, измененная, хрестоматийная цитата, на которые Слуцкий был мастер: «Ко мне не зарастет народная тропа…»
Сопоставляя Слуцкого и Бродского, хотелось бы ввести в этот парный портрет и Сергея Довлатова. «Парность» имен Бродского и Довлатова прочно вошла в сознание читателей и критиков. Сопоставление же поэта Слуцкого и прозаика Сергея Довлатова не должно удивлять читателя: оно оправдывается и сходством судьбы, и, особенно, пересечениями поэтики этих двух ставших очень известными писателей середины XX века.