То, что и сам Слуцкий это прекрасно понимал, доказывает его помощь начинающим поэтам: самая разнообразная и не в последнюю очередь связанная с публикацией и изданием их стихов. Слуцкий мог иронизировать над начинающими; мог писать:

Но то, что он «переплачивал» молодым поэтам, как раз и доказывает: он вовсе не хотел, чтобы они «пришли в поэзию поздно», как бы он ни старался доказать в письмах, что это для поэта «хорошо». Он внимательно читал формалистов и не мог не знать, как важны ошибки и спотыкания в литературном развитии, случайные черты и неубранные леса.

Духовное развитие юного Бориса связано не только с дружбой со сверстником. Большое влияние на Бориса оказало знакомство с Кульчицким-старшим, отцом Миши — Валентином Михайловичем. Кульчицкие — семья старинного рода. Первая кофейня в Европе была открыта в Вене в 1683 году галицким дворянином Францем-Юрием Кульчицким. В дальнем родстве с бабушкой Миши был Фет. В роду смешались украинская, грузинская и русская кровь. В большой семье Кульчицких «самым интересным был папа» — вспоминал Борис. Кадровый русский офицер старой армии, затем адвокат. Боевой командир, он прошел Японскую и Германскую войны, был не единожды награжден (особенно ценил солдатские «Георгии»). Валентин Кульчицкий — автор несколько раз переиздававшейся книжки «Советы молодому офицеру»: правил поведения на службе и в быту. Некоторые положения из этой книжки были взяты для устава гвардейских дивизий, образованных в 1943 году. Валентин Михайлович был автором и нескольких стихотворных сборников. «В справочнике Тарасенкова, — вспоминает Слуцкий, — помечены два сборника стихотворений отца <Миши>. Но мне помнится, Миша показывал целую пачку книжиц. Среди них были и стихи и проза… Стихи отца мы читали вдвоем с Мишей. Они не запомнились. Мы тогда ценили в стихах строчку. Нам представлялось, что стихотворение надо свинчивать (Мишино словцо) из строчек. Всего этого у отца не было.

Были еще (я почти уверен, что были) статьи против Короленко. Спор шел о дуэлях. Кульчицкий защищал офицерские дуэли, Короленко клеймил их как варварство, и хотя Короленко отзывался о Кульчицком без церемоний, сам факт печатного спора с ним переполнял наши души гордостью.

Вокруг печального лика отца — офицера старой армии, а на моей памяти адвоката или, может быть, юрисконсульта… — вокруг этого сумрачного лика в моей памяти клубятся легенды, творившиеся Мишиной любовью и фантазией…» [20]

В тридцатые годы Валентин Михайлович был репрессирован, отбывал ссылку на строительстве Беломорканала. В доме Кульчицких Слуцкий впервые соприкоснулся с миром «бывших» и побежденных.

Для него это была одна из самых важных, хотя и подспудных тем. Борис Слуцкий знал слова одного из создателей социал-демократической партии Германии, слесаря и депутата рейхстага Августа Бебеля: «Социализм приходит ко всем, у кого есть человеческое лицо». Речь идет о том, что совершенно неважно, кто ты был раньше — помещик, поп, рабочий, крестьянин, — ты подходишь социализму ровно настолько, сколько в тебе — помимо классового, социального, сословного, национального — есть человеческого.

В этом случае важнейшим средством «очеловечивания» социального, классового, примирения победивших и побежденных становится искусство. Об этом писал Слуцкий в поздних своих стихах «Я в первый раз увидел МХАТ…»:

Понятно, что тема репрессий, не прекращающихся и спустя двадцать лет после победы революции, тема сосуществования победителей и побежденных не оставляла Бориса Слуцкого никогда.

В декабре 1942 года Валентин Михайлович был забит до смерти в подвале харьковского гестапо.

Олеся Кульчицкая, сестра Миши, вспоминает: «Борис Слуцкий… Помню его шестнадцатилетним, еще до войны. Он часто приходил к нам, вернее к брату… Другие ребята запросто, иногда шумно, проходили в комнату к Мише. Борис же задерживался, обязательно здоровался со всеми домашними. Наш отец, Валентин Михайлович, если бывал дома, любил беседовать с Борисом, задавал ему вопросы, а потом заинтересованно выслушивал все, что отвечал Борис… Как ни странно, но я всегда ощущала какое-то внутреннее сходство между Борисом и моим отцом… Та же сдержанность, лаконичность, доброжелательная серьезность, логичность суждений. Даже что-то в выражении глаз напоминало мне Бориса. Уж не знаю, что играло здесь роль, но похожесть была. Миша же, сын — был человеком совсем другого склада. И всех троих — отца, Михаила и Бориса — таких разных в своих судьбах, связывало общее: одержимость делом, чистота помыслов, честность во всем и патриотизм — настоящий, а не словоблудие на эту тему» [21] .

Воспоминания Бориса об отце Миши на первый взгляд противоречат воспоминаниям Олеси: «Я его <Валентина Михайловича> хорошо помню. Он был мрачный, угрюмый, печальный, суровый, важный, гордый. Еще двадцать эпитетов того же ряда тоже показались бы подходящими… Отец Миши был одет в старую вытертую тужурку. Он всегда молчал. Я не помню ни одного разговора с ним. Было бы удивительно, если б он заговорил. Я бы обязательно запомнил» [22] . Казалось бы, Олеся Кульчицкая пишет нечто обратное: «Наш отец, Валентин Михайлович, если бывал дома, любил беседовать с Борисом». Однако дальше она описывает беседу, и противоречие исчезает: «задавал ему вопросы, а потом заинтересованно выслушивал все, что отвечал Борис».