Шрифт:
О Наровчатове времен его чиновного восхождения, когда он стал главным редактором «Нового мира», Слуцкий писал с беспощадной откровенностью в стихотворении «Не за себя прошу» («Седой и толстый. Толстый и седой…»). Оно было опубликовано в книге «Сроки» в 1983 году:
В усы седые тщательно сопя, он говорит: «Прошу не за себя!» А собеседник мой, который тоже неряшлив, краснолиц, и толст, и сед, застенчиво до нервной дрожи торопится в посольство на обед. Ну что он снова пристает опять? Что клянчит? Ну, ни совести, ни чести! Назад тому лет тридцать, тридцать пять, они, как пишут, начинали вместе. Давно начало кончилось. Давно конец дошел до полного расцвета. — И как ему не надоест все это? И как ему не станет все равно? На солнце им обоим тяжело — отказываться так же, как стараться, а то, что было, то давно прошло все то, что было, если разобраться.Слуцкий и Самойлов остались верны поэзии. Впрочем, каждый из них пошел своим особым путем, о чем не без горечи говорит Самойлов в «Памятных записках»: «В трудные годы, когда ортодоксальные взгляды могли быть неверно и опасно истолкованы, мы держались друг друга. Литературное восхождение представлялось нам вроде альпинистского похода: один поднимается на очередной уступ и за веревку подтягивает остальных. Когда в середине пятидесятых годов началось бурное восхождение Слуцкого, альпинистская бечева оказалась для него помехой… Для зрелого писателя взлет — дело индивидуальное» [65] .
65
Давид Самойлов. Памятные записки. М.: Международные отношения, 1995. С. 13.
О том, что можно было бы назвать концепцией поэтического содружества, Самойлов писал: «…Тогдашнее наше мировоззрение оказалось во многом слабым, ложным и постепенно распалось. Но… оно было честным… Беда откровенного марксизма состояла в том, что он был явлением односторонним. Власть не признавала ни откровенности, ни марксизма» [66] .
Наиболее готовым следовать концепции «содружества» был Слуцкий. Вернувшись с войны, он сказал Самойлову:
— Я хочу писать для умных секретарей обкомов.
66
Там же. С. 157, 160.
Глава третья
ВОЙНА
Что значила война для Бориса Слуцкого? Чем она была для Слуцкого — гражданина, патриота, гуманиста, молодого человека своего поколения? Что она значила для Слуцкого — человека творческого? На этот вопрос однозначный ответ дал Илья Эренбург — война сделала его поэтом, война была его школой. Так же отвечал на вопрос и сам Слуцкий. В воспоминаниях «К истории моих стихотворений» Слуцкий был столь же категоричен: «При переезде с квартиры на квартиру мое имущество тогда <начало пятидесятых годов> умещалось в одном чемодане. Единственным достоянием, настоящими пожитками были четыре года войны» [67] .
67
Слуцкий Б. А. О других и о себе. М.: Вагриус, 2005. С. 194.
Или:
Вниз головой по гулкой мостовой Вслед за собой война меня влачила И выучила лишь себе самой, А больше ничему не научила. Итак, в моих ушах расчленена Лишь надвое война и тишина — На эти две — вся гамма мировая. Полутонов я не воспринимаю.Войну против фашизма Слуцкий, как и большинство его сверстников, считал не только главным делом поколения, но и персональным долгом каждого. В оценке человека, близкого к призывному возрасту, для Слуцкого много значило, был ли этот человек на фронте. К тем, кто отсиживался в тылу и без кого тыл мог бы обойтись, относился с подчеркнутым неодобрением:
— Где же вы были в годы войны? Что же вы делали в эти годы? Как вы использовали бронь и льготы, Ах вы, сукины вы сыны! В годы войны, когда в деревнях Ни одного мужика не осталось, Как вам елось, пилось, питалось? Как вы использовали свой верняк? В годы войны, когда отпусков Фронтовикам не полагалось, Вы входили без пропусков В женскую жалость, боль и усталость…Нередко этот взгляд на людей не воевавших доходил до крайности. Впрочем, с годами Слуцкий понял некоторую ущербность такого категоричного деления людей на «чистых» и «нечистых». Собственно, процитированное выше стихотворение о послевоенном скандале, о послевоенном озлоблении людей как раз и посвящено ущербности категоричного деления людей. Один из важнейших принципов этики и поэтики Слуцкого: audiatur et altera pars. «Послушаем же и другую сторону!» — принцип древнеримских юристов.
В любом стихотворении Слуцкого важен финал. В нем может зазвучать другой голос, и он разом перевернет все стихостроение, с ходу изменит его интонацию. Если бы Слуцкий смог оставаться юристом, он стал бы адвокатом. Чаще всего он оправдывает, а не обвиняет. Впускает в себя все голоса и жалобы, чтобы через него их расслышали взаимообвинители. Он недаром называл себя «горе-приемником».