Во время работы над книгой авторам стало известно, что в Израиле в 1993 году были опубликованы воспоминания Виктории Левитиной. По просьбе авторов Виктория Борисовна прислала свои мемуары. В них нет подробностей личностных отношений. Воспоминания рассказывают главным образом о стихах, «с которых он начинал (ранние вообще мало известны), которые так и остались на пожелтевших, с разлохмаченными краями, со множеством опечаток и непонятностей, с отскакивающей буквой “в”, машинописных листках. И хранила-то их, признаюсь, не потому, что тогда чувствовала их поэтическую особенность, а как берегут подарок, дорогой своей единственностью. К тому же все они с именными посвящениями <Вике Левитиной>, как знак отношений никаких и все-таки… смутных, ни тогда, ни после никак не определившихся, закрепившихся в воспоминании, может быть, именно неповторимостью своей неопределенности. Поручиться, что все эти стихи обнародую впервые, не могу: может быть, где-то какое-то и напечатано… Но даже если да, то они — не одно-два, а сразу все вместе — как родники, как истоки. Вот так начинал. Вот чем жил, Вот таким был поэт, впервые испытывающий каждую строку — нет, каждое слово, на правду, на прочность, на вкус, на запах» [282] .

Ценность воспоминаний Виктории Левитиной не только в том, что благодаря им стали известны несколько ранних стихотворений поэта. Воспоминания свидетельствуют, что при всей «смутности» отношения между Борисом и Викой отличались глубоким чувством, во всяком случае со стороны Бориса. Об этом «последнее оставшееся» стихотворение Слуцкого, посвященное Виктории Левитиной, присланное ей в письме с фронта (июль 1941):

Левитина вспоминает: «Он пришел к нам 15 октября 1941 года вечером: начиналась паника, которая назавтра разразится стихийным бедствием, бросит штурмующие толпы на отходящие в восточном направлении поезда…

— Как думаете выбираться?

— Никак.

— А если пешком?

— Исключено. Отец — сердечник.

— Я приеду за вами рано утром. По одному чемодану на человека. Будьте готовы.

И на всякий случай… дал мне адрес своей матери в Ташкенте.

Утро. Четыре чемодана. Сидим. Ждем. Он не приехал. А посреди дня пришел кто-то, кого он послал, чтобы передать: его отправили. Оказалось, “туда”, в самое пекло. Снова увидеться довелось чрез годы: война раскидала нас по разным фронтам.

А дальше все получилось как у многих: “было — не было” незаметно растворилось в отгоревших мгновениях. Да и что тут удивительного? Война растаптывала и не такое робкое, едва прорезавшееся. Она сглатывала прошлое» [283] .

Борис и Вика дружески встречались много лет.

Когда судьба свела их снова после войны, «встречи стали непреднамеренными, недоговоренными, разговоры — случайными, отрывистыми, да и, собственно, о чем? Чуть-чуть о настоящем, ничего — о прошлом. И без самого главного — подтекста» [284] .

Тонко чувствуя и понимая Слуцкого-поэта, Левитина пишет, что «в двадцать лет, в период романтической влюбленности в революцию он принимал ее всю как есть… с ее жестокостью. Впоследствии он воспоет добро. Как след человека на земле, как единственное, чем люди могут обогатить друг друга» [285] . И эту перемену она объясняет «перевернувшей его душу глубокой и сострадательной любовью».

В списке «24-х» недоставало и Натальи Петровой, «неправильной женщины», как называл ее Слуцкий. Имя ее никогда не произносилось в ближнем дружеском кругу. В дальнем — тем более. (В пору болезни, когда Слуцкий до минимума сузил круг общения, о Наталье Петровой он сказал: «Эту надо пустить».) Она опубликовала свои мемуары о встречах и доверительных беседах с Борисом Слуцким, человеком и поэтом. В эту главу справедливо было бы включить воспоминания Натальи Петровой полностью, от корки до корки: все в ней драгоценно для понимания многих сторон личности Слуцкого. Но объем книги не позволяет. Так что отсылаем читателя к тексту, дважды опубликованному — в «Вопросах литературы» и в сборнике «Борис Слуцкий: воспоминания современников».

И все же нам придется прибегнуть к небольшому цитированию.

В конце своих воспоминаний Наталья Петрова пишет, о чем она думала, сидя в зале ЦДЛ после смерти Слуцкого, на творческом вечере Володи Корнилова. «Во всяком повороте моей и общей судьбы я пытаюсь представить себе, как бы я ему <Борису Слуцкому> все рассказала, сидя на каком-нибудь пеньке или проходя по бульварам, улицам, это было бы головокружительно хорошо… для меня… Но события и настроения времени рождают грустную мысль, что его могли бы добить и теперь и что не только благодарность и славу принесли бы “Рыцарю-Несчастию” наши дни.

Я стараюсь вдумываться в то, что написала, как ни напиши — все не то. Когда-то Борис сказал мне:

— Я знаю двух людей, которые всегда и обо всем имели свое мнение. Это вы и товарищ Сталин. Чаще всего мнения неправильные.

Он и назвал меня “неправильная женщина”» [286] .

Другое место из воспоминаний Петровой, по сути, оспаривает миф о робости.

«…<С подругой Дорой мы>… шли по вечереющей улице Горького, — вспоминает Наталья Петрова. — Мы были очень молоды и, конечно, не только людей смотрели, но и себя “казали”. Тут-то Дора и засекла, что кто-то явно обратил на меня внимание. “Поглядел и остановился, — сказала она тихо. — Теперь идет, по-моему, за нами”.