Мы слегка замедлили шаг, вынудив того, о ком она говорила, обогнать нас. Это был, как я теперь понимаю, вполне еще молодой человек, в очень хорошем, даже щегольском светло-сером костюме. Очень светлый блондин со светло-голубыми глазами… Мы снова ушли вперед, дав ему возможность идти за нами, и он шел до ВТО. Мы перешли на другую сторону, он — тоже. Мы зашли в кондитерский на углу и купили самое дешевое, что было нам доступно, 100 граммов драже “морские камушки”. Он тоже купил что-то. Вышли. Нам было ясно, что он “влюбопытствован всерьез”… Но он резко обогнал нас и стал уходить… Рвался сюжет… Я догнала его и, поравнявшись, протянула пакетик с “камушками”.

— Мы купили их из-за вас. Они совершенно несъедобны — возьмите.

Он остановился и сказал:

— Вот эти конфеты я купил тоже из-за вас, может быть, они лучше, попробуйте.

Я попробовала, конфеты были лучше.

— А интересно, за кого вы нас принимаете?

У него задрожал подбородок, ему было смешно, и он очень вежливо сказал:

— За двух девушек из хороших семей.

Нас это ужасно рассмешило. Дора жила в общежитии, хотя и была из благополучной днепропетровской семьи… Я была вроде как, с моей точки зрения, вообще не из “семьи”. Те, кто был моей семьей, сами были по природе бунтарями… Он, видимо, понял, что произошло что-то неправильное, и через паузу четко и даже с некоторым высокомерием предложил:

— Вы даете мне минут двадцать, этого хватит на дорогу до противоположного конца улицы. За это время я рассказываю вам, — он подумал, — две истории. После этого мы либо расстаемся, либо продолжаем разговаривать и выяснять дальнейшее.

<За разговорами> мы дошли до Александровского сада и сели на скамью.

Болтая… я испытывала страшное напряжение, словно ошибешься — и что-то взорвется. Человек-то, в общем, скорее не нравился и ничего такого особенного не сказал. А вот почему-то понимала, что худо будет его разочаровать, хотя он вроде и очарован-то не был.

Дома сказала маме, что познакомилась с очень интересным человеком.

— А кто он?

— Никто.

— А где он служит, где живет?

— По-моему, нигде.

— Ну и что же?

— Естественно — ничего.

<Почти дословно воспроизводит Слуцкий этот разговор Натальи Петровой с матерью в очерке «После войны» и в своей балладе «Знакомство с незнакомыми женщинами». — П. Г., Н. Е.>

Действительно ничего, но вместе с тем часть жизни, ее главнейшей сути. Одна из составных работы души, не только пока он жил, но и теперь, после его смерти. Я все держу и держу этот экзамен, на который сама напросилась столько лет назад» [287] .

В 1957 году Борис познакомил друзей со своей женой Таней Дашковской. Впрочем, брак еще не мог быть в то время оформлен: Тане предстоял развод с первым мужем. Период ухаживания за будущей женой Борис от друзей скрыл.

Время до женитьбы было для Бориса периодом социальной непристроенности, скитаний по углам и зависимости от квартирных хозяев, отсутствия постоянных заработков. Женитьба совпала с наступлением стабильности и появлением достатка. В 1956 году он получил первую в своей жизни комнату на проспекте Вернадского в одной квартире с Григорием Баклановым. Стали возвращаться книги из Харькова и Коломны. В 1957 году Бориса приняли в Союз писателей, начали печатать, появились деньги. «Прыгнул из царства необходимости в царство свободы», — цитировал Борис Энгельса.

Друзья видели, как менялась жизнь Бориса. Это чувствовалось и на проспекте Вернадского, и особенно в отдельной квартире во 2-м Балтийском переулке, куда они переехали после обмена. Трехэтажный дом представлял собой ведомственное строение барачного типа, принадлежащее Рижской железной дороге, пути которой пролегали в сотне метров. Проходившие мимо поезда сотрясали хлипкие грязные стены. Слуцким досталась двухкомнатная квартира во втором этаже с маленькой прихожей, кухонькой и ванной. В квартире был телефон, связь с которым поддерживалась через ведомственный коммутатор. В середине пятидесятых годов тысячи людей мечтали о таких скромных удобствах. Но для писателей, членов Союза, к тому времени уже строились новые дома в престижных районах Москвы. Именно в таком доме, но в коммунальной квартире получил Слуцкий свою первую комнату. По обмену ничего лучшего, чем отдельная квартира в доме барачного типа, получить не удалось.

Бориса устраивала отдельность, Таню — возможность создать свой дом.

Во всем был виден вкус и рука современной женщины и хорошей хозяйки. В доме чувствовался достаток. Они хорошо питались и очень любили вкусно и обильно угощать. Борис был ухожен, но не разрешал никакой модной одежды для себя и в этом был непреклонен. На стенах появились картины современных художников.

Но дом не стал светским салоном, как того хотелось Тане: там бывали лишь духовно близкие Борису люди. Чаще других — Юрий Трифонов, Владимир Корнилов, Борис Рунин, Давид Самойлов (пока не переехал жить в Пярну). Бывал Леонид Мартынов, художники Ю. Васильев и Дм. Краснопевцев. Эти гости были интересны и Тане, но все же это были люди по выбору Бориса — его друзья и единомышленники. Школьным товарищам он бывал рад, но принимал их не всегда — только если был свободен от работы, иногда в зависимости от настроения. Люди, далекие от творчества, не всегда это понимали и обижались.

Меня, когда я приезжал из Ленинграда, всегда принимал охотно. Любил, когда я приезжал с женой, Ириной. Таня к ней относилась по-доброму, но такими близкими, как с Борисом, их отношения не стали (П. Г.).

Нечто подобное вспоминает и Самойлов. «Таня усвоила со мной обычную для нашего общения с Борисом иронию. Это не было уместно. В ее тоне не было ласковой доброты, которой всегда отличалась его ирония по отношению к близким друзьям. Мы ему отвечали тем же. Ей ответить было невозможно. Может быть, ее тон означал, что я — человек из прошлого общения, а не из настоящего и будущего. Возможно. Ибо круг общения Слуцкого менялся» [288] .