— В шестьдесят восьмом, — сказал Колчанов, — мы в Прагу не освободителями пришли.

— Знаем, знаем эти разговоры! Интернациональный долг исполняли, ясно тебе, седая голова? Санька в Чехословакии, а младший, Валерка, в Афгане. Они верно оба говорят — кто нас оккупантами обзовет, мы тому морду набьем. Ясно?

— Ясно, — сказал Колчанов. Не было смысла опровергать авторитетные трушковские слова. — Кстати, — обратился он к Цыпину, уже изрядно захмелевшему, — о мордобое. Слышал ты, что на сына Мишки Гольдберга было нападение? Шарахнули по голове, чуть не до смерти, и ограбили, деньги отняли.

— Нет, не слыхал. Много денег-то?

— Двадцать тысяч.

— Ни хера себе! Ну-тк, он же, Лёнька, кооператор. Они лопатой, само, гребут. Поймали их, кто нападал?

— Нет. Но…

Тут их разговор прервался. В квартиру кто-то вошел, затопали в передней, женский голос произнес: «Осторожно! Вешалку не зацепи!» Цыпин выглянул в переднюю, за ним и Колчанов с Трушковым. Костя, сыночек долговязый, огромной желтой шапкой чуть не задевая потолок, волочил с помощью жены, коренастой блондинки в распахнутой дубленке, здоровенную картонную коробку.

— А, здрасьте! — заулыбался Костя, пятясь задом в комнату. — А мы телевизор новый купили.

— Цветной, как хотели? — спросил Цыпин.

— Ну! «Рубин»! Заноси сюда, к окну, Ленка. Становь на пол!

Запыхались они оба. Лена, вся еще во власти покупательских страстей, сказала, скидывая дубленку, вытирая пот с разгоряченного лица:

— А та, в чернобурке! Вцепилась, стерва! «Мы по записи первые, полгода ждем», — передразнила она некую побежденную соперницу. — Тоже мне! А мы что — не люди? Полсотни отвалили этому продавцу черножопому — зазря, что ли?

— Ну, ты ее здорово отшила! — Костя хохотнул легким смешком. — Она небось до сих пор сопли утирает. Все, батя! — повел он на Цыпина маленький, как у матери, носик. — Твой черно-белый ящик пустим на заготовку дров.

— Зачем? На кухне его поставим, — рассудительно сказал Цыпин. — Женщины там пускай эту смотрят, само, «Богатые редко плачут»…

— Не редко, а «тоже», — поправил Трушков.

— А мы тут — футбол. Ну, обмыть надо. Эх, на дне одни слезы остались.

— Могу одолжить «Московскую», — сказал Трушков.

— Ну, тащи ее сюда.

— Не могу. Мне Прокопьевна велела сапоги отнести в починку. Пошли, спустись ко мне.

Цыпин, прихватив палку, захромал следом за Трушковым, который жил в том же доме, этажом ниже. Молодые, деловито переговариваясь, освобождали телевизор от упаковки.

Момент был подходящий.

— Костя, зайди на минутку, — позвал Колчанов.

Костя вошел в кухню, весело взглянул на него:

— Чего, дядь Вить?

— Ты слыхал, — в упор спросил Колчанов, — что Лёню Гольдберга избили до полусмерти и ограбили?

— Нет. — Улыбка слетела с Костиного лица. Взгляд стал настороженным. — Не слыхал. А почему вы спрашиваете?

— Подозрение есть. На тебя и твоих дружков.

— Чиво-о? — Костя вытянул шею, сощурил глаза, всматриваясь в Колчанова так, словно не он сидел перед пустыми бутылками, а черт знает кто, может, и сам черт. — Какие такие подозрения?

— Костя! — позвала из комнаты Лена. — Ну, чего ты там?

— Обожди! — мотнул Костя головой в ее сторону. — Дядя Вить, я, конечно, извиняюсь, но вы это спьяну, да?

— Если бы спьяну. Ты просил у Лёни денег взаймы?

— Ну и что? Я спросил, он отказал. А что — нельзя спросить?

— К Владу Масловскому в кафе приходили двое, требовали денег. Это не твои ли были друзья, Трушковы?

— Ничего не знаю! — выкрикнул Костя. — Кто куда приходил — при чем тут я?

Застучали палочки занавески, в кухню вошел Цыпин.

— Ты чего раскричался? — спросил, ставя на стол бутылку «Московской».

— А чего он ко мне привязался? — Костю было не узнать: лицо побагровело, губы прыгали. — Лёньку Го-гольдберга огра-грабили, а он мне до-допрос делает!

— Как понимать? — Цыпин уставился на Колчанова.

— Вот я и хочу понять, — ответил тот, сдерживая раздражение, — почему подозрение есть на Костю и молодых Трушковых. Их машину засекли, номер 92–24, возле кафе. Это их номер?

— Знать ни-ничего не знаю! — заорал Костя. — Я за братьев не отвечаю!

Тут и Лена появилась в кухне, руки уперла в широкие бока, всем видом выражая готовность броситься в бой за мужа.

— Костя, успокойся, — сказал Колчанов. — Я тебя не обвиняю, а хочу предупредить…