И возвращается спустя какое-то время с губной помадой в одной руке и расчёской в другой.

— Ты позволишь? — тихо, практически беззвучно спрашивает она.

Я киваю. Реджина перекладывает помаду в другую руку и хватает меня за запястье. Тянет к зеркалу. Останавливаемся, и она отдаёт мне помаду, а сама берёт расчёску и принимается гладить деревянными зубчиками мои спутанные волосы.

На каблуках она чуть выше меня ростом.

Я снимаю колпачок с помады. Она цвета спелой клубники. Раньше я ограничивалась лишь бальзамом, но и чёрных блузок и прямых юбок тоже не носила — просто сегодня такой день.

Предельно аккуратно обвожу губы, оставляя на них следы, уже напоминающие кровь, а не клубнику.

Реджина заканчивает с волосами и теперь смотрит на меня через отражение в зеркале. Уверена, это будет худший день в моей жизни, но почему-то рядом с матерью чувствую себя… легче. Словно до этого таскала на плечах огромные мешки с зерном.

А ведь было дело, таскала. Там, в Придейне. А здесь, в Сторибруке, я крашу губы яркой помадой и ем блинчики со взбитыми сливками и яблочным джемом вместо вчерашнего хлеба.

Зато там Таран был жив.

— Я обещала больше не врать тебе, и потому скажу честно: легче не станет. Никогда, — произносит Реджина.

Я поворачиваюсь к ней лицом. Она смотрит на меня так, как может смотреть только человек, когда-то переживший собственную трагедию.

Ответ приходит сам собой: отец. Точнее, Дэниел.

— Что с ним произошло? — спрашиваю я.

— С кем? — Реджина недоумевающе хмурит брови.

— С отцом.

На секунду женщина меняется в лице. От моего взгляда не ускользает, что она чуть сильнее сжимает расчёску в руках.

— Ты правда хочешь знать? — уточняет она предостерегающим тоном.

Словно новость может сделать мне ещё больнее, чем есть сейчас.

— Хочу.

— Дэниел умер, когда я только забеременела. К счастью, он знал, что у него будет ребёнок, — Реджина борется с чувствами. Уголки губ дёргаются на вымученной улыбке, а подбородок предательски дрожит. — Он был так счастлив!

От того, чтобы поджать губы, меня отделяет аккуратно выведенная на них помада.

— Как именно он умер? — не унимаюсь я.

Не знаю, почему, но мне нужно знать.

— Лу … — начинает Реджина, но я обрываю её:

— Ты обещала, — напоминаю твёрдым голосом. — Никаких секретов.

Я забираю из её рук расчёску, кидаю её на кровать вместе с помадой и беру обе ладони Реджины в свои, слегка сжимая. Это должно помочь.

— Ты права, — взгляд Реджины скользит к нашим сцепленным рукам. — Ты имеешь полное право знать, особенно после того, что случилось с, — она делает паузу, — Тараном. — И снова замолкает, словно проверяя, в порядке ли я. Едва заметно киваю, и тогда она продолжает, снова поднимая взгляд на меня: — Его убила Кора.

Тело совершенно на её слова не реагирует. Не дёргается ни одна, даже самая крохотная, мышца.

Зато внутри всё взрывается, несмотря на то, что я, в какой-то степени, догадывалась. Отец был конюхом — Кора рассказывала. Да и мать в итоге-то вышла замуж за короля. Не нужно быть гением, чтобы догадаться — Реджина не бросила бы Дэниела просто так. Лишь смерть стала единственным достойным поводом.

— Лу? — зовёт Реджина и слегка трясёт наши руки.

Оказывается, я какое-то время смотрела мимо неё, в окно. Перевожу взгляд обратно и останавливаю его на карих глазах матери, которые оттенком темнее моих.

— Да, — бросаю я, качая головой. — Спасибо, что рассказала.

Реджина слабо улыбается уголками вниз и прижимает к себе, обнимая.

Да, спасибо, что рассказала, ведь это совершенно ничего не меняет, и лишь наоборот придаёт уверенности в правильности того, что я собираюсь сделать.

Кора умрёт. Сегодня. Любой ценой.

***

Похороны как в тумане. Кто-то что-то говорит, но я не вслушиваюсь, не спуская взгляда с деревянного ящика. Мне предлагают сказать пару слов об усопшем, но я демонстрирую отказ еле заметным качанием головы и выставленной ладонью.

Больше меня никто не трогает.

Коры нет, что не удивительно. Киллиана тоже.

Да и вообще, народу среди пустынного похоронного поля на фоне лесного массива совсем немного: семейство Прекрасных, Генри, Реджина, Руби, да Белль.

Я смотрю на крышку гроба, представляя безмятежное лицо Тарана под ней, без улыбки, с закрытыми глазами и расслабленными мышцами на лице.

Он прекрасен. Я говорила ему об этом ещё в Придейне, на что он назвал меня чудачкой, а я сказала, что сам дурак.