Генри, стоящий рядом, берёт меня за руку, и я крепко сжимаю её как спасательный трос, соединяющий меня с долгожданной сушей.

— Я с тобой, — шёпотом произносит он.

Как так вышло, что двенадцатилетний мальчик понимает больше, чем двадцати трёхлетняя девушка?

Я киваю, не отрывая взгляда от опускающегося в земельную яму гроба. Внутри словно всё сворачивается в огромный ком, кубарем катится вниз и исчезает в земле вместе с другом.

Наступает момент, когда каждый должен бросить немного земли на крышку гроба. По очереди подходят Руби, Прекрасные, Реджина, Белль, даже Генри. Потом повисает тишина — такая, что можно подумать, будто всё вокруг умерло.

Но нет, просто все ждут моего хода.

Я не двигаюсь с места — ни на сантиметр — лишь приподнимаю правую руку и выворачиваю кисть, словно кручу невидимую дверную ручку. Клочок земли тут же приподнимается в воздух. Затем резко опускаю кисть, и он падает в яму, ударяясь о крышку гроба.

Все молчат. Я тоже. Генри всё ещё сжимает мою левую руку, и я в какой-то мере благодарна ему за это.

— Ты точно ничего не хочешь сказать? — спрашивает Реджина.

— Нет, — однозначно отвечаю я.

На большее не хватает сил.

Закрываю глаза. А когда открываю, то уже оказываюсь одна напротив свежей могилы Тарана. Сколько я так простояла? Пять минут? Десять? Больше? Когда упустила момент, что все, попрощавшись с Тараном и со мной, разошлись по домам?

— Всегда думала, что умру первой, — рассуждаю вслух, подходя ближе к свежей могиле. — Случайно прострелю себе жизненно важный орган стрелой, или что-то вроде того … Кто же знал, что ты пойдёшь за мной, когда я уйду.

Где-то чуть дальше в лесу птицы заводят свою песню. Я вдыхаю воздух на весь объём лёгких и делаю ещё один шаг.

— Я любила тебя. Всё то время, пока ты смотрел на Айлонви, как на произведение искусства, я мечтала, чтобы ты хотя бы раз посмотрел на меня точно так же.

Замолкаю. Провожу пальцами по надгробной плите, а затем падаю на колени.

— Но знаешь, теперь … Мне больше ничего не надо. Просто вернись. Просто будь рядом. Или даже в другом мире. Главное, чтобы живой.

Но в ответ лишь тишина.

Я прислоняюсь лбом к холодному мрамору с именем Тарана и закрываю глаза. Давление и кровь пульсируют в висках, а сердце готово выпрыгнуть из груди.

Вдох.

— Я обязательно за тебя отомщу, мой друг. Слышишь?

Выдох.

Я упираю ладони в землю. Незнание того, насколько может быть мощной моя магия, открывает мне безграничные перспективы. Земля под ногами ходит ходуном, но в этот раз я всё держу под контролем. Где-то рядом трещат надгробные плиты, левая рука тонет в грунте от того, что под ней проваливается почва. Паутины глубоких трещин покрывают километры вокруг, и я — их эпицентр.

Когда чувствую, что силы начинают меня покидать, вскидываю руки, словно земля вдруг накалилась до предела. Встаю с колен, отряхиваю впечатавшиеся в кожу мелкие камешки и прилипшие ветки, расправляю юбку и иду в сторону города, пошатываясь из-за вязнущих в почве каблуков. Иду точно вдоль самой крупной трещины, потому что она должна привести меня к Коре.

Только нужно сделать ещё одну остановку — захватить свой лук.

Дверь лофта открываю одним взмахом руки. Я не знаю, как это работает, и почему так легко и обыденно получается, как запустить пальцы в волосы или почесать локоть.

Эмма тут же вскакивает с табуретки, как только видит меня. Дэвид замирает с двумя чашками чего-то дымящегося, так и не донеся их до стола.

— Лу? Всё в порядке? — спрашивает Эмма.

Я прохожу внутрь и молча иду за луком. Вместе с ним забираю и колчан Мэри Маргарет.

— Лу? — к дочери присоединяется Дэвид.

Я старательно игнорирую из взгляды и оклики. Задерживаюсь перед зеркалом, чтобы удостовериться, не осталось ли на мне грязи или земли, и собираюсь уже было покинуть лофт, когда кто-то хватает меня за запястье.

— Что ты собираешься делать? — обеспокоенно спрашивает Эмма.

— Пусти, — я прищуриваюсь. — Мне не хочется причинять тебе боль.

Но женщина хватку не ослабляет.

— Я понимаю, тебе плохо, но не делай того, о чём потом будешь жалеть.

Повисает молчание. Вышедшая из ванной комнаты Мэри Маргарет перестаёт вытирать руки полотенцем и замирает с немым удивлением на лице.

— Простите меня, — тихо говорю я и взмахиваю свободной рукой.

Кружки в руках Дэвида превращаются в кандалы на запястьях, а их содержимое оказывается на полу. То же происходит и с полотенцем и руками Мэри Маргарет. С Эммой справляется её собственный ремень, покидающий шлёвки джинсов и опоясывающий её кисти, туго стягивая.

Пошевелиться они тоже не могут — ступни приклеены к полу.