— При жизни вы от меня не отделаетесь, я накрепко привязан к вам.

Тогда я был склонен принять это за шутку, теперь я оценил могущество пут, свитых его ловкими руками.

Спор возник из–за журнальной статьи, которую я предложил написать Антону. В ней не было особенной срочности, мне просто хотелось доставить ему удовольствие.

— Тебе представляется случай, — сказал я, — оказать науке услугу и заодно расположить к себе клиницистов. Они не забудут того, кто, экспериментируя на животных, думал о человеке и о своем долге перед медициной.

Предложение как будто понравилось ему, он близко подсел ко мне и приготовился слушать. Я был уверен, что Антон обрадуется случаю выступить по серьезному поводу в научном журнале и не преминет, конечно, наговорить мне всяких любезностей. Мне было безразлично, как он отнесется к материалу, и я самым серьезным образом ему рассказал:

— У старых животных наблюдается часто расширение легких, вызванное отмиранием эластичной ткани и заменой ее малоупругой соединительной. Чтобы сохранить жизнь такого животного при операции и облегчить его дыхание, я щедро насыщаю организм кислородом.

Посоветуй хирургам, — предложил я Антону, — чтобы и они, оперируя в грудной клетке стариков, не оставляли их без искусственного дыхания. Эмфизема — неприятная вещь, мы обязаны с ней считаться. Как ты на–ходишь, Антон, пригодится наш опыт врачам? Или я переоценил его значение?

Он кивнул головой, что могло означать и да и нет. Из опыта я знал, что подобного рода неопределенность таит в себе всяческие неожиданности.

— Случается, — продолжал я, — что во время операции исчезает электрический ток или аппарат искусственного дыхания приходит в негодность. Опасность велика, но избежать ее нетрудно — любой из присутствующих в операционной может своим дыханием спасти больного. Ведь выделяемый нами воздух на четыре процента лишь беднее кислородом, чем окружающая нас среда. Зато углекислоты, благотворно действующей на дыхательный центр, в нем на сорок процентов больше… Не правда ли, дельная мысль?

Мой собеседник снова кивнул головой, не проронив ни слова.

— И еще один совет врачам, — закончил я. — Мы не раз наблюдали при операции в груди, как вдруг стремительно падает кровяное давление. Грозное предостережение, а никому в голову не приходило, что незначительный нажим на грудную аорту сразу же повышает давление крови в коронарных сосудах и в головном мозгу. Нарастает сила сердечных сокращений, а это в свою очередь еще больше повышает давление кровеносного тока… Не правда ли, интересно? Нужная статья, ничего не скажешь.

— Нужная, не спорю, Федор Иванович, — лениво покручивая свисающий локон на лбу, проговорил он, — только не нам, а другим. Ни мне, ни вам от этой статьи теплей не станет. Жди признательности от нашего брата клинициста — проглотит и спасибо не скажет.

Удивительный человек! Ничего еще не сделав и никому не оказав какой–либо услуги, он подсчитывает уже барыш. Как можно доброе дело измерять благодарностью? Когда этот варвар наконец образумится?

— Не поблагодарят нас врачи, — пытался я ему внушить, — больные не забудут. Ведь не для себя хирург наши советы припрячет. Не понимаю я тебя, ведь ты говорил, что любишь гласность…

Антон ухмыльнулся внезапно осенившей его мысли, потер руки от удовольствия и издал звук, напоминающий крик ворона, угодившего на вкусную трапезу.

— Уж если писать, то не об этом. Есть у меня на примете ходкая тема, я кое–где уже прощупал, говорят, пойдет. Вот когда народ всполошится.

Он вдруг заговорил на языке своих друзей–собутыльников, словно я был одним из них. Забавна была новая для моего слуха интонация, поразительны развязные жесты, мимика и лексика рыночного зазывалы.

— Вы как–то говорили, — не выжидая моего согласия, принялся он выкладывать свою «ходкую тему», — что больные, вышедшие из состояния клинической смерти, если их оживление затянулось, неполноценны. Что, если таких людей пустить в оборот, сделать базой органов и тканей для других?

То, что он предлагал, было настолько чудовищно, что я усомнился, правильно ли я понял его.

— Ты рекомендуешь убивать тех больных, которым врачи по неопытности не сумели сохранить кору головного мозга?

— Наоборот, — совершенно серьезно уверял он меня, — мы продлим их жизнь в другом организме. Одного человека хватило бы на десять больных…

Этот варвар меня напугал. Я едва собрался с мыслями, чтобы ответить ему.

— Как могло это прийти тебе в голову? Ведь ты врач — наперсник больного, его первый друг. Не стыдно ли тебе его, слабого и беспомощного, потрошить? Твоя ужасная статья рассорит нас с больными, пойдут толки, что мы готовим уродов, чтобы потом их кромсать…

Я знал, как трудно Антона переубедить, и напряженно думал над тем, как его отвратить от нелепой затеи. Я искал опору в нравственных правилах людей далекого и недавнего прошлого, мысленно прикидывал уже, на кого бы из наших друзей опереться, когда Антон вдруг мягко коснулся моего плеча и с той милой улыбкой, которая не раз умасливала мое сердце и смягчала мой гнев, сказал: