– Да-да-да: знаю и не показываю вида! Думаешь, женщине трудно догадаться о том, что муж ей изменяет? А тебе раньше в голову не приходило? Он, ведь, почти в сыновья мне годится...

– И ты с этим живешь?

– А ты когда-нибудь жил один? Ах да, ты, ведь, у нас одинокий вдовец... Только, ты хоть вспоминать можешь, а мне о чем вспоминать? Что после тебя пять лет никого видеть не могла, все думала: может, вернешься. Потом, правда, были мужчины, только ни имен, ни физиономий не помню. Он давно бросил бы меня, как ты когда-то, если бы не мои деньги; да может, еще помнит, что помогла ему стать тем, кто он сейчас. Видно, пока жалеет. Так, по мне, лучше эта жалость, лучше пусть будет эта девка, чем возвращаться домой в пустую квартиру. Об этом ты не думал?

– Что с тобой стало?

– Стало? Это ты сделал! Разве я была такой, ну-ка припомни. Слишком давно было, все забыл со своей женушкой?

– Я ведь любил ее...

– А я, я тебя не любила?

Она вышла из комнаты, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Я остался один. Было очень тихо. В тишине раздавался мерный звук старинных часов, за стеклянной их дверцей мотался неутомимый маятник. Я знал: всякие наши отношения кончены, после этого разговора мы стали чужими людьми. Нужно было попрощаться, но я не смог - не хватило духу. Взяв куртку, осторожно затворив за собой дверь - вышел на улицу. Было темно и прохладно. Высоко в небе мерцали далекие созвездия. Я побрел домой.

Там, где горели фонари, звезд становилось меньше, а где фонарей не было, в темном, ночном небе виднелось множество, множество звезд... Я шел домой и думал, как мы похожи на них: отдаленным взглядом связаны в прекрасные созвездия, а на деле - одинокие, маленькие осколки навсегда разбитого целого, и ничего, ничего с этим нельзя поделать.

Ощущение смерти.

– ...Что, прямо здесь?..

– Да, говорят, сидел за столиком. Вон там.

– И никто не видел, что он умер?

– Нет. Он обычно напивался допьяна... и тогда напился; тут сердце и встало. Видно, он почувствовал, что ему конец... Положил голову на руку: со стороны - вроде уснул человек, а он уже богу душу отдал. Его и не тронул никто... только когда закрывали кабачок, обнаружили, что он мертв.

– А друзей у него тут не было?

– Не знаю, наверное, не было, если никто даже не подошел к нему.

– Почему так?

– Не знаю... говорили, что он очень изменился после того, как умерла старуха, год назад... словно подменили человека. Сразу опустился, почти каждый вечер просиживал тут и всегда напивался, да и знаться ни с кем не хотел.

– У меня, когда дед умер, бабушка еще лет восемь жила... правда, все хотела тоже помереть.

– И у меня дед лет пять один прожил, а этот как нарочно загонял себя в могилу. Не поймешь этих стариков...

– Не хотел бы я быть стариком. Прямо жутко становится, когда подумаешь, что сам когда-то состаришься.

– Тут уж ничего не поделаешь.

– Да.

В кабачке, где мы сидели, невысокий потолок, казалось, давил сверху. Рабочий день кончился, и народу здесь было достаточно. Многие курили, плохая вентиляция не успевала убирать терпкий сигаретный дым и липкий запах плохой рыбы. Пиво было неважное. Рыбу мы прихватили с собой, она была суха до хруста. Рыба эта делала пиво лучше, чем оно было на самом деле.

Приятель частенько после работы забредал сюда и был осведомлен о новостях этого кабачка. Мы повстречались неподалеку. У меня было немного времени; мы спустились в пивной погребок, где тусклое освещение, невысокий потолок и густой табачный дым располагали к тому, чтобы поговорить, и приятель рассказал мне эту историю.

– А дети у него были?
– спросил я.

– Кто его знает...

– Но ведь так не может быть, чтоб совсем никого не было.

– Да, - согласился приятель, - в это трудно поверить, но только у него и на похоронах никого не было. Это уж я знаю. За вскрытие некому было платить, так что мы задаром работали.

– Он что, денег на черный день не оставил?

– Какие там деньги! Говорят, когда зашли к нему в квартиру, там даже зеркала не было. Кровать да шкаф совсем пустой, только кипа газет и была в нем. Как так могут люди жить?..

Мест в кабачке было немного - столиков шесть-семь. Их обычно занимали завсегдатаи, и старик был из их числа. Ему больше некуда было идти отсюда, кроме как домой, а дома все напоминало ему о смерти, поэтому он всегда досиживал до закрытия кабачка и еще долго бродил по освещенной улице. Ему не нужен был комфорт и уют. Он знал, что скоро должен умереть, и ничего лишнего ему не требовалось, только хотелось, чтобы было не очень страшно, когда придет смерть, поэтому, как только у него появлялись деньги, он напивался. Старик хорошо помнил, как он испугался, когда утром подошел к кровати своей старухи и увидел ее бледно-желтое лицо, запавшие, с закрытыми веками глаза, заострившийся нос и открытый рот, с беззубой верхней десной, а из-под одеяла наполовину высунулась рука с дряблой, обвислой кожей и скрюченными пальцами. Ему стало жутко. Он пошел прочь из квартиры, унося в волосатых ноздрях запах смерти и позабыв запереть за собой дверь. Вернулся он поздно вечером. Старуха все так же лежала на кровати, и рука наполовину выглядывала из-под одеяла, и запах стал еще сильнее...

На похоронах старик силился плакать, но не мог выдавить из себя слез, потому как в нем не было жалости - его без остатка заполнил страх перед смертью, и он боялся остаться с нею один на один...

– Да что мы об этом старике...
– сказал приятель.
– Прожил человек жизнь - и умер, с кем не бывает. Смерть - такое дело, что никуда от нее не денешься, как ни крутись... Может, еще по кружке выпьем?

– Да нет, мне нужно к отцу в больницу. Я ему отнесу, пожалуй, пива, как думаешь?..