— Сидайте… Що-нибудь случилось?

— Хозяйка, не задавайте таких вопросов, дольше проживете.

— Щиро дякую, — поблагодарила она. — Восьмой десяток разменяла, куда уж еще… Может, чайку попьете?

— Не надо. Как вас зовут?

— Лукьяновной…

— Скажите, Лукьяновна, вы давно знаете эту семью?

— Не, недавно, с того лета…

— Чем она тут прославилась?

— Та ничем. Курортники як курортники…

— Скандалили?

— Было… Так то же их личное, внутреннее дило…

— Расскажите-ка поподробнее.

— Що тут рассказывать? Приехала та Наташа вначале с одним Андрейкой. Неделю прожила — загуляла. Вечером машина за ней подруливает, она Андрейку в постель, а сама с кавалером до утра. Утром говорит: «На рынке была, фрухты мужу посылала». Муж-то, видать, умаялся на почту за гостинцами бегать, взял да и прикатил. Кое-что ему, видать, соседи шепнули, кое-что сам сообразил, только когда она пришла утром, Степан не стерпел и шлепнул ей по личику, фингал во какой поставил!

— Чем-нибудь угрожал?

— Та нет…

— А убийством?

— То ж для острастки… как я внукам. Нашкодят — пригрожу, притихнут — поцелую…

— Это вы так считаете… Как они вели себя после этого?

— Помирились. Куда ни пойдут — все под ручку, и Андрейка с ними… Может, все же согреть чайку? Костюмчик-то жатый, не просох еще…

Я поблагодарил Лукьяновну, записал ее показания и пошел к морю. Оно было совсем рядом, за узеньким Приморским парком. Там, на набережной, я подсушил свой костюм и, поднявшись на Курортный проспект, уехал в аэропорт.

…Допросить Лузгину оказалось куда более сложным делом, чем слетать к Лукьяновне. По возвращении в Ленинград я послал ей одну повестку, вторую, третью, но она не явилась. Пришлось позвонить домой. В трубке долго раздавались длинные гудки, потом кто-то пробасил:

— Слушаю…

— Мне нужно Лузгину, — сказал я.

— Слушаю вас…

— Вы повестки о вызове в прокуратуру получали?

— Получала.

— Почему не пришли?

— Я на больничном.

— Когда же вас можно ждать?

— Когда поправлюсь.

Такой вариант меня не устраивал, и я решил съездить к Лузгиной сам. Дверь мне открыли не сразу: вначале рассматривали в глазок, потом долго выясняли, кто я и что мне нужно, гремели запорами. Наконец, я увидел на пороге немолодую, довольно высокую женщину в легком домашнем платье, с тюрбаном (поверх бигуди) на голове. Поясница ее была обвязана плотным шерстяным платком.

— Проходите, — сказала женщина низким голосом и, заперев дверь, зашаркала следом за мной.

Комната, в которую я вошел, оказалась довольно большой. Она была обставлена современной мебелью, у окон зеленела огромная, до потолка, пальма, из-за которой доносилось пение кенаря.

— Прошу прощения, — повернулся я к женщине, — вы Лузгина?

Женщина подошла к столу, сняла с него расчехленную швейную машинку, прогнала со стула дремавшую кошку, села.

— Сомневаетесь? — ответила она. — В таком случае и я хочу убедиться, что вы тот, за кого себя выдаете, а не убийца или грабитель.

Пришлось предъявить удостоверение.

— Вижу, — сказала Лузгина, рассматривая его. — Следователь… Прокуратуры или милиции? Про-ку-ра-туры. Садитесь.

Я сел за стол, достал бланк протокола допроса, предупредил Лузгину об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний, предложил расписаться.

— Страшно-то как! — насмешливо пробасила она. — Неужели судить будете, если совру? Или пугаете? Меня пугать не надо…

Я задал Лузгиной подготовленные для нее вопросы.

— Работаю я в ателье, — ответила она, — это вы знаете. Не буду греха таить — подрабатываю и дома, на своей машинке. Через нее я и познакомилась с соседкой, с Наташей. А уж Наташа представила мне своего мужа Степана. Как они жили? Всяко бывало. Иногда скандалили. Из-за того, что он приходил поздно, а то и выпивши. Знаю, что она хотела ребенка, а он был против. Говорил, что своих трое, да ее один — хватит. Осенью я заметила, что она не в духе, спросила — в чем дело. Наташа сказала, что забеременела, а Степан настаивает на аборте. После этого она лежала в роддоме. Были ли у нее другие мужчины? Наверное, были. Молодая, интересная — за такими всегда увиваются. В тот день, когда все это случилось, ее привез домой какой-то ухажер. Не таксист — видела. К вечеру дворничиха стала жечь мусор во дворе. Подлая баба, извините меня, кляузная. Дворников я вообще презираю… Кроме пакостей, от них ничего не видела. Потом появился Степан. Он подошел к дворничихе, о чем-то ее спрашивал. Она отвечала, а он нервничал, за сердце хватался. Говорили минут пять. После этого Степан побежал к парадной.