– Встретимся обязательно в Москве!..

В Москве, куда он приехал, как и собирался, с женой и сыновьями, я направил ему два номера журнала со своей публикацией, с его фотографией и автографом с цветочком. Новой встречи искать не стал. Все было сказано на улице Огня.

И вот другой адрес в том же Мехико, и снова мы стоим у ворот, точнее у железной калитки рядом с задраенными воротами. Наш звонок явно услышан, потому что из глубины невидимого двора раздается суматошный собачий лай. И почти сразу калитку распахивает средних лет женщина, она улыбается, жестами приглашает войти и произносит с акцентом, но различимо по-русски: "Я вас люблю!"

Наверное, это все, что она по-русски знает, но этого вполне достаточно, чтобы мы могли оценить радушие хозяйки.

А Бунюэль стоял в прихожей, на верхней площадке короткой лестницы и всем своим худым, если не сказать изможденным, старым обликом воплощал гостеприимство. Он был в просторной рубашке, ниспадавшей с острых плеч, улыбался во весь большой рот, огромные глаза казались еще больше за толстыми очками, и еще глаз невольно задерживался на невероятно больших его ушах - словно две ладони врастопыр были приставлены к лысому черепу.

– Что будем пить?
– сразу спросил он.
– Водку, виски, текилу? Текилу? Тогда сюда!..
– И он показал в сторону ближней комнаты, как будто для других напитков в доме предназначались другие помещения.

– Говорите громче, он плохо слышит, - подсказала хозяйка.

Комната, в которой мы устроились, была невелика, в три узких окна с подобранными жалюзи. За окнами - кусочек сада. В простенке повешен темный картон с изображением женского профиля, на стене за нашей спиной - взятая в раму большая карта Парижа. В жаркой Мексике, глядя на нее, он, наверное, путешествует по ней, вспоминая молодость...

Едва хозяин присел на узенький диванчик у стола, как тут же к нему примчалась и расположилась рядом толстая на тонких беспородных ножках собачка. Нам пояснили, что кличут ее Тристана. Собственно, могло ли быть иначе в доме создателя "Тристаны"!

Пока выясняли, на каком языке будем говорить - французском, английском, испанском, хозяйка расставляла бокалы, орешки в вазочках, картофельные хлопья, лимонные ломтики в блюдцах. Выбрали испанский, благо Ветров из АПН его знал и мог переводить.

Все это происходило, напомню, весной 1979 года. Тогда отмечалось 60-летие советской кинематографии, и предполагалось , что Бунюэль в числе одиннадцати крупнейших кинематографистов мира будет награжден памятным призом "за вклад". Для этого было желательным его присутствие на Московском международном фестивале, когда бы вручение и состоялось.

Выслушав нас, автор "Назарина", "Андалусского пса", "Виридианы", "Млечного пути", "Скромного обаяния буржуазии", той же "Тристаны", мягко, мне даже показалось, чуть застенчиво улыбнулся:

– Но у вас же никогда не шел ни один мой фильм, - заметил он. И это была сущая правда. Фарсовый, гротескный, ироничный, порой натуралистичный, всегда все договаривающий до конца, Бунюэль как-то не вписывался в умиротворяющую тональность массового советского проката. Наверняка специалисты объяснят причины наших с ним расхождений и лучше, но факт оставался фактом - как выдающего мастера мирового экрана его признавали, а показывать не спешили.

Бунюэль не стал усугублять неловкую ситуацию: ясно же было, что никто из здесь присутствующих к непоказу в Стране Советов его лент никакого отношения не имеет, наоборот, пришли с добром: приглашают погостить, да еще и награду прочат.

– Спасибо за добрые слова, - говорил он, подливая себе текилу в узкую рюмку.
– Мне всегда Россия была интересна. Были друзья среди русских: Эйзенштейн, Юткевич. Еще в тридцатые познакомились, вместе работали. Юткевичу передайте, пожалуйста, привет... Были даже проекты моей постановки в России. Андре Жид, Арагон подталкивали. Так ничего и не получилось. Сейчас я слишком стар. Уже лет пять как отошел от кино вообще.

– Но кино от вас не отошло.

– Да, но я отошел. Если бы мог, сжег бы все 32 своих фильма.

Он произнес это просто, без аффектации, между рюмками. Как было отнестись к сказанному? Самоиспепеляющая требовательность? Горечь от не- достигнутого? Просто настроение момента? Возможно, до конца выстраданное осознание того, что сделанное так и не соотнеслось с высказанным когда-то собственным кредо: "Я всегда говорю только о том, что близко моему сердцу... От кино я требую, чтобы оно было свидетелем всего значительного, что реально происходит на планете"...

– В феврале будущего года мне исполнится восемьдесят, - продолжал Бунюэль, - давно никуда не выезжаю. Вы говорите про август?
– Он откинулся на спинку дивана, сделал округлое движение руками, будто собираясь взлететь и перевел взгляд за окно. Там сквозь зелень прошел человек со стремянкой.
– Если в Россию ехать, то когда снег, морозы, зима!.. Нет-нет!
– Он прихлопнул колени ладонями.
– Боюсь такого долгого путешествия, пневмонию можно схватить. Хотя в конце-то концов мне все равно, где умереть, покинуть этот ужасный мир и отправиться к Богу.
– Тут он лукаво прищурился.
– Про Бога я - просто так, я атеист.
– И он повторил слова, где-то уже у него встречавшиеся: - Бог меня не интересует, меня интересуют только люди...