Начинала всегда со стихотворения "Мои товарищи".

Когда моих товарищей корят,

Я понимаю слов закономерность,

но нежности моей закаменелость

мешает слушать мне, как их корят.

Читала другие стихи. Потом ее долго не отпускали.

Обычно у настоящих поэтов - хорошая память на стихи, могут читать часами, причем не только свои, но и чужие. Так музыканты держат в голове сотни клавиров.

Пока мы по очереди солировали перед микрофоном, в ящиках, поставленных на рампу, накапливались бумажки с вопросами из зала. Странно - эта часть вечера, - ответы на вопросы, - сразу далась мне легко. Драматургу диалог привычнее...

А Белла в каждодневном общении оказалась человеком удивительно простым и обаятельным. Но так можно сказать о многих. А в ней еще постоянно чувствовалась нетривиальность, во всем просвечивал талант - в реакциях на окружающее, в метких, изящных словесных импровизациях, - общение с ней было этаким протяженным по времени легким праздником.

Идем своей группой через старый сквер, я впереди, с зонтом- тростью, в привозном пижонском тканевом плаще - можно носить на две стороны. Не захотел ходить в черном - вывернул, - оказался в белом. Сейчас я в черном. Слышу Беллу: "Даль у нас самый элегантный!.."

Она добра к товарищам. Это слышно и в ее стихах.

Спасибо Элему, подавшему мысль пригласить это чудо в нашу странную поездку.

Когда я еще колупался с заметками для газеты и отбивал пятки, испепеляя себя желанием стать мастером спорта, она, двадцатилетняя, уже умела расставлять слова вот так, например:

Припоминается мне снова,

что там, среди земли и ржи,

мне не пришлось сказать ни слова,

ни слова маленького лжи.

Короче, взирал на нее с восторгом, упивался возможностью быть рядом.

У того моего плаща большая пуговица болталась на нитке. "Так вы потеряете, - сказала Бэлла.
– Придем в гостиницу, - пришью". И пришила. Ловко и накрепко.

Плащ давно стал узок, висит на даче вместе с той пуговицей, на память...

За обедом - коньячок. Как иначе, когда такая замечательная компания! Правда, Шацилло даже не пригубливал Мы же с Климовым знали норму. Что касается Беллы, то она в первый день не отказалась, на второй предложила сама, а дальше я не без ужаса стал наблюдать приближение проблемы. О ее существовании судачили еще в Москве, но не очень верилось...

Местная творческая интеллигенция своим вниманием нас не оставляла: кто присоединялся в обед, кто вместе поужинать, несколько раз большой компанией допоздна прошумели в гостиничном номере. В основном это были сценаристы и режиссеры с Рижской киностудии. Но вскоре Белла стала ходить в сопровождении сначала стайки, а потом и стаи местных поэтов. Эти наливали, не рифмуя.

Раза два Белла являлась на вечерние выступление в таком раскованном состоянии, что приходилось спрашивать: "Вы в порядке? Выступать можете?" Она собиралась с силами, мобилизовывалась, и все проходило благополучно.

Афронт случился под занавес, на последнем выступлении. Дело было в просторном зале - этаком амфитеатре - Дворца культуры знаменитого тогда на всю страну завода ВЭФ.

Свободных мест нет, люди сидят на ступенях в проходах.

"Сможете?.." - пришлось поинтересоваться и на этот раз у Беллы перед выходом на сцену.
– "Все прекрасно!" - был ответ.

Расстояние от журнального столика до микрофона она одолела не очень уверенно, но все-таки не промахнулась. Переждала аплодисменты. И по традиции начала со стихотворения "Мои товарищи". Только здесь, в Риге, она не менее пятнадцати раз начинала с него. Звонко произнесла первые две строчки - "Когда моих товарищей корят, я понимаю слов закономерность" - и - замолчала. Не пошло. Начала снова и снова не пошло. Как бы давая понять, что все это значения не имеет, Белла сорвала с шеи свой длинный шарф и бросила перед собой. Вот, мол, я как! Уже без шарфа она в третий раз произнесла "Когда моих товарищей корят" и в третий раз не вспомнила продолжения.

– "Но нежности моей закаменелость", - попытался подсказать, поскольку со слуха давно выучил это замечательное стихотворение. Поэтесса не отреагировала. Она упрямо вернулась к началу, и вновь замолкла.

Мне живо представилась телега , которую накатает в Москву любой из здесь сидящих: как не стыдно москвичам в таком виде выходить к рабочей аудитории, ну и т.д.

Подошел к Белле, как бы поднять шарф, и шепнул: "Все нормально, идите садитесь..." Она послушалась с явным облегчением.