Зеркало сцены было затянуто белой кисеей, а внутри сцена была ярко освещена. Там, как бы за дымкой, придуманной художником В. Клотцем, хлопотали чуть затуманенные монтировщики и реквизиторы, размещали приметы яснополянской усадьбы, - и все это на фоне задника, уходящего под колосники, с изображенными на нем устремленными к небу березовыми стволами.

А дальше случилось то, от чего вдруг предательски защипало в глазах: из правой кулисы вышел Лев Толстой и, легко опираясь на палку, проследовал в кулису левую. В блузе, выставив бороду, на упругих ногах в мягких сапожках. Он был похож не только потому, что был абсолютно таким же, как на тысячах изображений, а и по предполагаемой его манере двигаться, распределяться в пространстве, даже по той ауре, которая явно над ним витала.

После прогона, когда артисты разгримировались и переоделись, Киржнер всех позвал в зал - знакомиться с автором. Я стоял у рампы, лицом к актерам, расположившимся в зрительских креслах, говорил, а сам искал глазами того, кто только что был Толстым. И не находил! Не узнавал! Потом с удивлением вглядывался в его лицо, когда он подошел и его представили - ничего толстовского в лице не было абсолютно. Чудеса, да и только! Грим, конечно, но и поразительный дар перевоплощения, абсолютной органики в образе и в предлагаемых обстоятельствах предопределили эту творческую работу актера Щеголева.

Александр Иванович Щеголев был крепок физически и свежо, по-молодецки реактивен в движениях. Схватил однажды меня в охапку от избытка чувств и подкинул. Ему было под шестьдесят, а во мне, между прочим, было под восемьдесят кг. В те дни наших общений он, как говорится, буквально излучал энергию и светился восторгом - ему невероятно нравилось делать эту роль. Признался: играю старика, а переживаю вторую молодость. И с юношеским нетерпением ждал премьеру.

Роль Толстого - особ статья, но и до нее, и после он тоже был велик. Недаром ему первому среди всех сибирских актеров присвоили высшее в стране звание - народного артиста СССР.

А начинал он у А.Таирова, играл в легендарной таировской "Оптимистической трагедии", в "Египетских ночах", в "Цезаре и Клеопатре". Во время войны были фронтовые бригады, после войны - разные города и театры, которых так оказалось много, что все и не перечислишь. Но некоторые роли не назвать нельзя. По ним ясно, что Щеголев всегда ходил в "первачах", неизменно премьерствовал. Тут и Д,Артаньян, и Сергей Луконин в "Парне из нашего города", и Радищев в пьесе про Радищева, и Вершинин в "Трех сестрах", и Сирано де Бержерак. А в 1952 году он даже получил Сталинскую премии за исполнение роли Якова Каширина в спектакле Саратовского тюза "Алеша Пешков". Ну а в Омске он потрясал всех своим Силой Грозновым в "Правда хорошо, а счастье лучше", Сатиным в "На дне", Талановым в "Нашествии", Егоровым в "Пожаре" по Распутину.

Едва нас познакомили, Александр Иванович потащил домой: "Пойдем-пойдем, Надя на стол что-нибудь метнет, музей покажу!" Жена его - Надежда Надеждина репетировала Софью Андреевну. Так все вместе мы и проследовали через центр города, где по дороге каждый второй с ними здоровался.

В квартире один угол в гостиной хозяин отвел под полки с материалами о Толстом, другой был посвящен генералу Карбышеву. Омичи считают героического генерала своим - он из этих мест. Киржнер вместе с журналистом Мозгуновым написал пьесу "Так начинается легенда" - с Карбышевым в центре, а главную роль сыграл Щеголев. Об этом и напоминал домашний музей. Теперь появилась новая экспозиция.

Премьера

Местное радио, телевидение, газеты основательно подогрели интерес к нашей премьере. "Омская правда" поместила большую статью Якова Киржнера. Он подробно объяснял, "в чем принципиальное значение постановки пьесы "Ясная Поляна" на сцене Омского драматического театра", а в конце посчитал необходимым сообщить: "Мы ждем на премьеру автора, и это еще больше усиливает наше волнение..."

Автор не заставил себя долго ждать.

...Подошли с Аленой к театру часа за полтора до начала. Задержались у входа, постояли под весенним предзакатным солнышком. Толпа вокруг была изрядная - и продолжала прибывать. А в переполненном зале в первых рядах несколько человек оказались с медалями лауреатов Ленинской премии на груди. Омск есть Омск - город с большой наукой и передовым производством: тут могли быть и ученые, и конструкторы, и шефы чего-нибудь засекреченного. Народ, словом, был в городе непростой, культуре не чуждый. Вот и пришли посмотреть на нашего Льва Толстого.

От всего этого делалось неспокойно, даже страшновато. Где-то в рядах затерялся Александр Свободин. Не мог не приехать - Толстой...

И вот - начали...

Спектакль открывался пространной сценой, в которой Льва Толстого нет. Его ждут. Ждет Софья Андреевна, младший сын, сестра хозяина дома монахиня Марья Николаевна, гостящие в доме князь с княгиней - давние друзья, музыкант, соседская помещица Звягинцева. И слуга Тимофей, что чинит в сторонке кресло, ждет. Кресло потом "сыграет" в сюжете...

В нервной скороговорке Софьи Андреевны проскользнет озабоченность здоровьем мужа, а заодно и судьбой его завещания, откроется раздражение Чертковым - "эта его одноцентренность с господином Чертковым сделает нас нищими". Монахиня попытается утешать, младший сын ерничает, князь бахвалится - словом, каждый со своим мотивом, а все вместе - беспокойная атмосфера дома, в котором грядет трагедия. И все, повторяю, ждут его - вот-вот вернется из Тулы, где присутствовал в суде, защищал несправедливо осуждаемых мужиков.