— Но ты не можешь знать этого наверняка.

— Не могу. Но если есть хоть небольшая вероятность, я постараюсь сделать все, чтобы этого не допустить.

— Твоя ответственность? Ты привык, что все делают, как ты хочешь?

— Да, — сказал он. — Привык. С рождения.

Я все еще сидела под одеялом.

— Отвернись, — сказала я. — Мне нужно одеться.

Лан фыркнул.

— Да брось, я уже видел тебя голой.

— Не сейчас.

Он вдруг оказался совсем рядом, каких-то пара шагов. Наклонился надо мной, рывком стащил одеяло.

— Почему бы и нет, Соле? Разве ты сама не хочешь?

Огонь в его глазах. Злой огонь. Его руки ложатся на мою грудь…

И я со всего маху залепила ему пощечину.

— Не смей, — я очень старалась говорить твердо. — Не трогай меня. Отвернись.

Лан резко выдохнул. Наверно с минуту неподвижно смотрел мне в глаза, словно пытаясь осознать — как это я осмелилась. Потом встал и очень честно отвернулся к стене. Не поворачивался, пока я не закончила.

— Все? — спросил он.

— Да.

— Тогда давай решим, и закроем уже эту тему. В Фессо нас встретит Теннеро, я передам тебя ему. Он не маг, но кое-что он умеет.

— У меня есть выбор? — спросила я.

— Нет, — сказал Лан. — Выбора у тебя нет.

* * *

Он сидел напротив меня в купе, читал газету, пил хороший хисирский кофе, черный и крепкий.

На нем была все та же старая брезентовая куртка на меху, все те же старые сапоги, треснувшие на сгибе, почерневшие на отворотах, пропитавшиеся насквозь угольной пылью. Утром перед отъездом он сходил и постригся, теперь его пшеничные волосы топорщились коротким ежиком. Скулы проступили чуть резче. Небесно-голубые глаза. Но…

Он поднял глаза от газеты.

— Соле, прости, но ты думаешь слишком громко. Тебе кажется, раньше ты знала какого-то другого человека, не меня. Так и есть. Тот Лан существовал только в твоем воображении. Во-первых, ты сама немного повзрослела и стала реальней смотреть на вещи. Во-вторых, у меня было задание — быть рядом с тобой, как можно ближе. Наблюдать. Всю информацию я передавал в Литьяте, выводы они там делают сами, так что меня можешь даже не спрашивать. Но теперь нет нужды строить из себя романтического героя, нежного трепетного мальчика, который всюду бегает за тобой и бережно держит за ручку. Это были не чувства, это была работа. Я псионик, Соле, не забывай. Не слишком хороший, но задурить голову неопытной девчонке — хватило. Ты видела то, что должна была видеть. А теперь производить на тебя впечатление мне больше не нужно.

Я отвернулась к окну. Там тянулись бесконечные поля, припорошенные снегом, пустые и однообразные. Горы остались позади и еще вдалеке, дымкой на горизонте. Вдоль дороги — телеграфные столбы.

— Знаешь, почему мне было хорошо с Джарой? — сказал Лан. — Не нужно было притворяться.

«Это все уже не имеет значения», — говорила я себе, — «не имеет значения». Очень старалась сохранить спокойствие, хотя бы внешне, не краснеть и не плакать.

— Это не имеет значения, — повторила я вслух. — Я хотела узнать о другом. Я стала видеть магию. Видеть связи. У тебя две, у меня одна. Я вижу, как к тебе тянется тоненькая серебряная ниточка, очень яркая. А вторая — широкая и размытая, уходит куда-то в землю.

Лан недоверчиво нахмурился.

— Ты правда это видишь?

— Да, — сказала я. — Разве не должна?

— Нет, — сказал он. — Это мало кто видит. Очень мало. Я не вижу. А тем, кто видит, обычно требуется концентрация. Как давно это у тебя?

— С тех пор, как получилось с Джарой. Недавно. Ты передашь своим?

Что-то дрогнуло в его лице. Его задело.

— Нет, — сказал он. — Не передам. Ты давно не носишь кольцо?

Кольцо? Я и забыла про это.

— Я выбросила его перед тем как… ну, когда Вэй и парни схватили тебя.

— Понятно, — сказал Лан. — Это кольцо мешало тебе. Только кажется, что кольцо — мелочь, на самом деле оно очень надежно блокирует. Теперь учись видеть мир заново.

Так будет всегда? Я просто сойду с ума…

— Эта серебряная ниточка — к Литьяте? — спросила я.

— Да. А широкая — связь с землей. Она и обеспечивает способность и восприимчивость к магии. При стерилизации эту широкую нить рвут.

— Ее можно порвать?

— Можно. Ил-Танка даже сам порвал, правда, чуть не умер при этом. Говорит, чувство такое, словно сам себе отрываешь голову.

— А тонкую?

Я поняла, что у меня сердце начинает колотиться. Что если я… Если я смогу порвать, то он освободится?

Лан ухмыльнулся как-то очень нехорошо, прищурился.

— Можно, — сказал он. — Хочешь попробовать?

— Попробовать? — глупо повторила я.

Потянулась, коснулась этой серебряной ниточки. Нет, я конечно, не собиралась так сразу рвать, я просто хотела удостовериться, что это на самом деле, а не мерещится мне. Я еще не привыкла к такой реальности. Коснулась, и ниточка зазвенела, словно натянутая струна.