К тому же мне было известно по своим каналам, что престижный турнир в Монте-Карло с призовым фондом 15 миллионов евро действительно под пристальным вниманием синдиката, и они на нем готовят крупную аферу прямо под носом лучшей системы безопасности. Но что конкретно, не знал никто.

Самолет снижался, под нами были Альпы. Сейчас он сделает размашистую петлю над морем и благополучно приземлится в аэропорту Ниццы. Еще в Шереметьево мы выбрали отель «Metropole Monte Carlo Luxury» на 4 Avenuede la Madone, во-первых, он находился в двух кварталах от казино, что очень удобно, а во-вторых, очень дорогой, что давало шанс разместиться без проблем.

Гид доставила Еву в отель. Свободно владея французским и чуть хуже английским, Ева не испытывала дискомфорта в общении, который присутствовал на первом этапе становления. Частые выступления на сцене перед публикой воспитали в ней уверенность и умение быстро адаптироваться в любой обстановке, тем более в роскошной.

Интерьер номера был выдержан в неоклассическом стиле, стены декорированы фотографиями, картинами и предметами антиквариата. «А здесь очень даже можно жить…и долго. Но буду скромнее, и пару недель хватит» — Ева быстро разделась и растаяла в ванной. Выйдя без полотенца, она покрутилась перед зеркалом, рассматривая, как капельки влаги, неся в себе свет, стекают по атласной коже, и набрала нужный номер:

— Я в отеле «Metropole Monte Carlo». Номер 312.

— O» key.

«Всё пора за инструмент. Гид сказала, что здесь хорошая звукоизоляция. Сейчас проверю! Надеюсь, не выселят за нарушение правил проживания среди миллионеров», — накинув сверху тонкую тунику, Ева взяла в руки саксофон, вставила мундштук, и в незримом присутствии Лестера Янга стала играть «Lady Sings The Blues».

Через два часа она отдёрнула штору и выглянула в большое окно от пола до потолка. Ярко светило солнце. На пальму села птичка, вдалеке неспешно двигался «Роллс-Ройс», будто страдая от собственной лени. Стерильные дома, улочки, люди… Здорово! Любимое лето! Она всегда знала, что если чему-то необычному в её жизни суждено случиться, то это будет обязательно летом.

И тогда тоже было лето, совсем другое лето. Она — девочка из провинции приехала поступать на факультет музыкального искусства и эстрады, в сумочке лежала та сумма, которая позволяла скромно пережить экзамены, и два красных диплома гимназии и музучилища-экстерном, а выпускные баллы, казалось, позволяли осуществить любую мечту. Но государство смогло обеспечить бесплатной учёбой только «особо одарённых» — сына чиновника из департамента культуры, несколько абитуриентов южных кровей с запредельными баллами и двух здоровенных льготников — инвалидов детства. Получить образование платно не позволяла та мелочь, бряцающая в кармане, и стыд — как с её способностями, в которых не сомневались не только родители, но и учителя, одноклассники и вся общественность города, всё же не пройти по конкурсу в университет. А всевозможные призы: игрушки, вазочки, статуэтки?.. А дипломы, грамоты, похвальные письма?.. Что теперь она скажет всем, когда вернётся? Может нужно было поступать на французский… переводчиком? Её знакомая, так же не дотянувшая до первого курса, решила эту проблему просто: «А, найду богатого «папика». Не возвращаться же теперь обратно в нашу дыру!»

Она попробовала договориться, чтобы её ещё раз прослушали. Один из экзаменаторов быстро согласился, но вместо того, чтобы включить слух, почему-то очень заинтересованно изучал её фигуру, а потом, проворно подскочив уже у дверей, сначала мял руки, дрожа всем телом, а затем придавил к стенке. «Я для тебя сделаю всё! Только согласись…» — хрипел он. От неожиданности наивная абитуриентка даже не сразу поняла, что хочет от неё этот дирижёр юных, но незаблудших душ, а потом попыталась вырваться, но кольцо липких рук не оставляло никаких шансов.

— Мы чудно проведём время! — облизывался чей-то «папик», гадко заглядывая в небольшой вырез воротника.

Но она ответила твёрдо: «Вы мне не нравитесь!», и направила чистый прямой взгляд в запачканную похотью душу сеятеля прекрасного и вечного. Любвеобильный педагог отпустил её и уверенно произнес: «Наш город сломает тебя. Лучше уезжай…»

Она брела по главной улице, не принявшего её в свои объятья, мегаполиса с саксофоном и удушающими своей беспросветностью мыслями. Художники, музыканты дарили прохожим своё искусство за небольшие деньги, улыбались, а ей хотелось плакать навзрыд и раствориться где-нибудь в параллельных мирах, раз здесь она больше не нужна.

Вот перед ней седовласый человек расчехлил инструмент — это был классный сакс — раритетный американец «Мартин». И она всё забыла, замерла, перестала дышать, видеть, слышать, что происходит вокруг. Только они — два друга — маэстро и его Тенор! Мурашки пробежали у неё по спине, когда первый звук покинул раструб саксофона. Мужчина играл божественно! Инструмент повиновался ему полностью, посылая застывшей девушке мелодию любви и одиночества, сменяющуюся шепотом прибоя об исчезающем наивном детстве. Вот саксофон замер, дав перевести дыхание, и опять позвал за собой виртуозной импровизацией. Слёзы катились по лицу, попадали на кисти рук. Музыка стала таять, уходить, отрываясь от души. Пальцы саксофониста замерли. Она рассеянно вытирала щёки и смотрела на маэстро.

— Может, сыграешь? — спросил он, попав глазами на футляр её инструмента.

— После вас немыслимо…

— Ну же, смелее… давай.

Когда мундштук занял положенное ему место, она постаралась повторить мелодию на слух и поймать импровизацию. И у неё получилось!

Маэстро слушал внимательно и удивлённо.

— Только поставить звук, деточка. Только звук! Ты где-то учишься?

Тут она вернулась в действительность… И почему-то стала быстро сбивчиво рассказывать о настигшем её огромном бедствии, которое, впрочем, ежегодно вымывает обратно домой из больших городов тысячи провинциалов и заставляет навсегда похоронить заветные мечты о другой яркой жизни. Она замолчала:» Сейчас скажет, езжай домой к маме и папе, вернёшься следующим летом. Тоже мне горе!», и сникла.