Горфинкль обиделся на реплику сына, но постарался не показать этого.

— Вкусы в еде вообще не имеют смысла, Стью. Просто я так к этому отношусь. Твоя мать, например, никогда не подает масло вместе с мясом. Когда я был мальчиком, одна эта мысль вызывала у меня тошноту. Но в ресторане я всегда беру масло к хлебу.

Раздражение возросло, когда жена поставила на стол кувшин молока; уголки рта автоматически — как всякий раз, когда он сердился или ему возражали, — приподнялись в маленькой холодной улыбке, не предвещавшей ничего хорошего, что по горькому опыту знали его подчиненные на заводе.

— Он такой худой, — сказала она извиняющимся тоном, наливая Стью молока.

Горфинкль отвернулся от нее и резко спросил:

— Где ты был после обеда?

— Мы с ребятами зашли к рабби. Он всегда нас ждет. Я был у него и во время рождественских каникул. Похоже на день открытых дверей.

— И что он говорил? — Он не удержался и добавил: — Наверняка не о правилах кашрута.

— Конечно, нет. Мы просто болтали о школьных делах. Диди Эпштейн поддразнивала его насчет того, чему ее обучают в художественной школе — учат рисовать изображения, понимаешь?

— Эта Диди, — сказала миссис Горфинкль. — Держу пари, он подумал, что она грубит.

— Не думаю. Он сказал, что не возражает, если она им не поклоняется. Тогда она рассказала ему о картине, которую пишет, — Моисей, получающий Заповеди. Он сказал, что хотел бы ее увидеть, и она обещала принести ее завтра. — Стью хихикнул. — Он страшно непосредственный парень. Слышали бы вы его в Бинкертоне, на этом вечере, который для него устроили.

— О! — отметила миссис Горфинкль.

— Там был отец Беннет, который руководит Ньюмен-клубом — это вроде клуба Гилель, но для католиков. Он подсел к нам, и рабби слегка поддевал его насчет их религии. Очень по-мирному и очень круто. А потом этот священник отплачивает той же монетой и спрашивает, как он в смысле веры. «Вы верите?» Тогда рабби как бы улыбается и говорит: «Думаю, так же, как и вы: иногда верю, а иногда не верю». Не слабо.

— Ну-ну, не думаю, что рабби следует говорить такое, — решительно сказала миссис Горфинкль.

— Почему?

— Потому что если он рабби, то по меньшей мере, мне кажется, должен верить все время.

— Вот тут ты точно неправа. Ты всегда веришь? А папа?

— Минуту, одну минуту, — твердо сказал отец. — Я не верю и не думаю, что верит твоя мать, но мы же не раввины. Твоя мать имеет в виду, что как раввин он обязан верить. Я могу представить, что он говорит это священнику, когда они наедине. В конце концов, у них одна профессия. Но я уверен, что ему не следовало говорить это при тебе или при любом другом из молодых людей, которые там были.

— Почему?

— Потому что ты недостаточно взрослый или недостаточно зрелый для…

— А то, что происходит здесь в храме, — я недостаточно взрослый или недостаточно зрелый, чтобы понять и это?

— И что же происходит здесь в храме? — спокойно спросил отец.

— Назревает раскол, — взволнованно ответил Стью. — Вот что происходит.

— Это рабби сказал? Он сказал, что дело идет к расколу? — Горфинкль говорил напряженным голосом, но контролировал себя.

— Нет, не совсем так, но он не удивился, когда Сью Аронс спросила его об этом.

— Понимаю, — сказал старший Горфинкль. — И что он сказал?

— Хорошо, если хочешь знать, — воинственно сказал Стюарт, — он сказал, что нет никакой причины для раскола, и что если бы он произошел, в этом были бы одинаково виноваты обе стороны.

Горфинкль забарабанил пальцами по столу.

— Так. И он дал понять, какова была бы его реакция в случае этого предполагаемого раскола?

— Да. «Чума на оба ваши дома». [34]

— Чума на?..

— Именно эти слова он не произносил, конечно, — Стью был раздражен буквализмом отца. — Он сказал, что если будет раскол, ну, в общем, он бы не хотел продолжать работать.

Уголки рта Горфинкля опять приподнялись.

— Он не должен был говорить такое, по крайней мере детям.

Стью понимал, что отец сердится, но был обижен, что его и его друзей ни во что не ставят.

— Что ты имеешь в виду — «детям»?

— Я имею в виду, что он пытался повлиять на вас, а он не имеет на это никакого права.

— Разве именно это не требуется от рабби — влиять на людей, особенно на детей?

— Есть законное влияние и есть влияние, которое выходит за пределы дозволенного. Когда рабби поднимается на кафедру проповедника и говорит о нашей религии и ее традициях, это законно. Это то, за что ему платят. Но рабби не должен вмешиваться в политику храма. Если он предпочитает одну сторону другой, он обязан держать это при себе. И когда он навязывает свою точку зрения кучке детей, которые не понимают всех сложностей проблемы, он нарушает правила. Я, пожалуй, устрою с ним небольшой обмен мнениями и объясню ему кое-что.

— Послушай, — сказал Стью, внезапно заволновавшись. — Ты не можешь этого сделать.

— И почему это я не могу?

— Потому что он поймет, что ты это знаешь от меня.

— А для чего, ты думаешь, он вам это говорил? Он что, не предполагал, что это дойдет до меня и других родителей?

— Он не делал ничего такого. Он не стал бы, только не рабби. Он честный.

— Честный? Парень просто хочет сохранить работу.

Стью положил недоеденную вторую булочку и, отодвинувшись от стола, поднялся. Лицо его побелело от гнева.