— Нет, мэм, не видел.

И тогда, словно вынося приговор, молодая женщина обронила:

— Да-а… И такой поднять тарарам…

Миссис Миллер тихонько открыла дверь своей квартиры, прошла на середину гостиной, постояла, не двигаясь. Нет, с виду как будто ничего не изменилось: розы, пирожные, вишни — все на месте. Но комната опустела; и даже если бы исчезла вся мебель, все привычные глазу вещицы, она и то не казалась бы такой опустевшей — безжизненная, застывшая, как похоронное бюро. Перед глазами маячил диван, какой-то чужой, но чужой по-новому, и в том, что на нем никого не было, таился особый смысл, пронзающе-ужасный: уж лучше бы на диване лежала, свернувшись клубочком, Мириэм. Миссис Миллер все глядела и глядела на то место, куда своими руками поставила коробку, и секунду-другую пуф бешено вертелся у нее перед глазами. Потом она выглянула в окно: да, бесспорно, река там, вдали, настоящая, бесспорно и то, что сейчас идет снег, но все равно ни в чем, что видят твои глаза, нельзя быть уверенным до конца: Мириэм здесь, это так явственно ощутимо, и все же где она? Где? Где?

Славно во сне, миссис Миллер опустилась на стул. Комната теряла привычные очертания; темнело, темнота все сгущалась, и она ничего не могла поделать: не было сил поднять руку и включить лампу.

Она закрыла глаза, и вдруг — толчок изнутри, ее словно вынесло на поверхность, как пловца, что выныривает откуда-то из глубоких зеленых глубин. В дни ужаса или безмерной скорби бывают минуты, когда разум застывает, будто ждет озарения, а меж тем покой исподволь окутывает его, словно обматывая пряжей; состояние это сродни сну или какому-то непостижимому забытью; во время такой передышки к человеку возвращается способность рассуждать спокойно и здраво. Ну, а что, если на самом деле ей никогда не встречалась девочка по имени Мириэм? Если тогда, на улице, она испугалась просто сдуру? В конце концов, это же не имеет значения — как, впрочем, и все остальное. Ведь единственное, что отняла у нее Мириэм, — ощущение собственного «я», но теперь она чувствовала, что вновь обрела себя самое — ту, что живет в этой квартире, готовит себе еду, ухаживает за канарейкой; ту, на кого она может положиться, кому может полностью доверять — миссис Г. Т. Миллер.

Успокоенная, вслушивалась она в тишину, и вдруг до сознания ее дошел двойной звук: ящик комода открыли, снова закрыли; звук этот стоял у нее в ушах еще долго после того, как смолк: открыли-закрыли. Потом, постепенно, его грубая ощутимость сменилась шелестом шелкового платья, и шелест этот, такой деликатный, слабый, все приближался, все нарастал, и вот уже от него сотрясаются стены, и комнату захлестывает волна шорохов. Миссис Миллер оцепенела, глаза ее открылись — и встретили мрачный взгляд в упор.

— Вот и я, — сказала Мириэм.

МОЯ СТОРОНА ДЕЛА

(рассказ)

Я знаю, что говорят обо мне и вы можете занять любую из сторон, дело ваше. Тут слово идет против слова, мои слова против слов Юнис и Оливии — Анн, но любому нормальному человеку должно быть понятно, на чьей стороне пахнет лисятиной. Я только хочу, чтобы граждане США знали факты, вот и все.

Факты: в воскресенье, 12 августа, сего года от Рождества Христова, Юнис пыталась мечом ее папаши, времен Гражданской Войны, заколоть меня, а Оливия — Анн весь воздух перемесила четырнадцатидюймовым тесаком для свиней. Это еще не говоря о многих других вещах.

Началось все шесть месяцев назад, когда я женился на Марш. Это было первой моей ошибкой. Мы венчались в Мобайле, будучи знакомыми лишь четверо дней. Нам обоим было по шестнадцать и она гостила у своей кузины, Джорджии. Теперь — то, когда у меня полно времени для раздумий, мне просто в голову не лезет, как я на подобное чудо мог запасть. Красоты в ней нет — ни тебе тела, ни каких бы то ни было мозгов. Но Марш — натуральная блондинка, может в этом все дело. В любом случае, три месяца спустя ей вдруг приспичило забеременеть. Второй мой промах. Она начала вопить, что ей нужно домой к маме — а мамы никакой у нее нет, только две эти тетки — Юнис и Оливия — Анн. И вот она заставляет меня оставить довольно выгодную должность клерка в универмаге Кэш — Н-Кэри и переехать в эту дорожную дыру — Адмирал Милл. Дыра, как ни взгляни.

В день, когда Марш и я сошли с поезда на станции L&N, дождь лил как из ведра, и что вы думаете, хоть кто — нибудь пришел нас встретить? А я еще выложил кровных 42 цента на телеграмму! Жена моя беременна, а нам приходится плестись в такой ливень целых семь миль. Это плохо сказалось на Марш, ведь по причине сильных болей в спине, я был лишен возможности нести пожитки. Когда я впервые увидел сам дом, признаюсь, я был впечатлен. Большой, желтый, впереди большие колонны, а по периметру двора — красные и белые камелии.

Юнис и Оливия — Анн увидели, как мы идем, и ждали в холле. Клянусь, хотел бы я показать вам этих двоих. Вы бы, ей — богу, умерли! Вот толстая старушенция — это Юнис, и зад у нее с виду потянет на центнер. Что дождь, что снег — бороздит по дому в своем «кимоно» — а это самая настоящая старомодная ночнушка, кимоно и рядом не лежало, грязная такая фланелевая ночнуха. Более того, жует табак, но строит из себя леди, сплевывает тайком. Постоянно болтает, какое высокое у нее образование — пытается испортить мне настроение, хотя меня персонально это ни капли не волнует, ведь я знаю — она не может прочесть комикс, и это факт — без выговаривания вслух каждого отдельного слова. Одного у нее не отнимешь — она может складывать и вычитать деньги с такой быстротой, что ей следовало бы работать в Вашингтоне, округ Колумбия, где печатают это дело. Не то чтобы у нее самой не было кучи денег! Она, естественно, говорит, что нет, но я — то знаю, что есть, потому что однажды случайно обнаружил почти целую штуку в цветочном горшке на боковой веранде. Я ни взял ни цента, хотя Юнис говорит, будто я стянул одну сотенную банкноту, что является гнусной ложью от начала и до конца. Конечно, все, что говорит Юнис — это приказ главнокомандования, ведь ни одна живая душа в Адмирал Милл сказать не посмеет, что не задолжала ей денег, и если она заявит, что Чарли Карсон(слепой девяностолетний инвалид, не сделавший ни шагу с 1896 года) швырнул ее на спину и изнасиловал, любой в нашем графстве подтвердит это на стопке Библий.

Что до Оливии — Анн, то она еще хуже, и это правда! Разве что меньше, чем Юнис, действует на нервы, потому что от рождения слаба на голову и ей следовало бы жить взаперти на чьем — либо чердаке. Бледная как лист, костлявая и носит усы. Весь день она сидит на корточках то тут, то там, и вырезает чего — то своим четырнадцатидюймовым ножом для разделки свиней. Если же нет — значит, затевает что — либо бесовское, вроде той проделки с Мисс Гарри Стеллер Смит. Я поклялся никому не говорить об этом, но после того как твою жизнь пытаются прервать так нагло, к черту все обещания, говорю я.