Шрифт:
— Изволите смеяться надо мной, Александр Иванович… А я ведь серьезно…
— Ну, давайте серьезно. Тема?
— «Язык Герцена». Я подобрал много примеров вашего замечательного пера.
— О языке? О моем слове? О моем оружии? О моем мече? Любопытно. Да… Но…
Герцен посмотрел на Тимошу ласково и с сожалением:
— Вы, видимо, не отдаете себе отчета, дорогой мой, что у такой диссертации нет никакой будущности. Она не может быть ни защищена, ни издана. Э, да вы ничего не знаете, дитя вы неразумное. По высочайшему повелению, — Герцен произнес эти слова как бы взяв их в кавычки, — его императорского величества я объявлен вечным изгнанником из пределов Российского государства… Так-то оно…
Сказал, и минутное оживление снова покинуло его. Опустился на стул. Лицо его приняло прежнее выражение тоскливой озабоченности.
Всегдаев. был, видимо, растерян.
— У меня целая тетрадка, — пробормотал он, — с цитатами, выбранными из ваших сочинений. Там даже есть такая глава: «Контрасты и каламбуры».
Помолчал. Потом сказал упрямо:
— Все равно напишу. Не вечно же такое положение будет в России. Придет время…
Герцен прервал его:
— Тетрадочку эту вы мне покажите. Мне интересно посмотреть примеры из меня.
Он сказал это слабым, словно не своим голосом. При этом мучительно тер лоб. Всегдаев встревожился:
— Александр Иванович, вам нехорошо?
— Страдаю, но терплю… — прошептал Герцен. Потом сказал почему-то по-французски:
— I'ai mal `a la t^ete plus convenable`aun chien enrag'e, qu'`a un litt'erateur — polyglote [34] .
Всегдаев должен был нагнуться, чтобы расслышать, что произносят шепчущие губы Герцена:
— Ничего… Это мигрень… Это наша яковлевская наследственная… И еще вот то… Да, то…
34
У меня головная боль, более приличествующая бешеной собаке, чем литератору-полиглоту (фр.).
— Помилуйте, Александр Иванович, о чем вы?
Тем временем Аяин после несколько неумеренного приема шампанского пришел в состояние умиленности. Все вокруг ему необыкновенно нравилось. Он в доме у Герценов! И какие люди вокруг! Он уже не чувствовал робости перед Герценом. Он подошел к нему, оттеснил Всегдаева и сказал:
— А я никогда не чувствовал себя так хорошо, Александр Иванович, как сейчас у вас.
Герцен поднялся со стула. Казалось, к нему вернулись силы после краткого припадка слабости.
— Вы не у меня, а у моей матери, — сказал он.
Голос его окреп. Все же, отметил Всегдаев, выглядел Герцен усталым и грустным. «Странный Новый год, — подумал Тимоша. — А ведь по старинному поверью, как было в новогоднюю ночь, таково будет и весь год…»
— А я считаю, — бодро выкрикнул Аяин, — что это все равно — у вас ли я или у вашей матушки. Какие вы все благородные, чистые! Посмотрите хотя бы на чету Энгельсонов. Голубки! Особенно она! Влюблена в мужа, как новобрачная! Не правда ли?
— Да, да… — не слушая, сказал Герцен.
Он потер лоб с мучительной настойчивостью, словно силился извлечь из него не дававшуюся ему мысль. Вот-вот ускользнет…
— Видите ли, — проговорил он с трудом, видимо, все-таки ухватив ее и крепко держа, чтоб не выпустить, — женщина сильнее сосредоточена на одном любовном отношении, больше загнана в любовь…
Энгельсон догадался по обращенным на него взглядам Герцена и Аяина, что речь между ними идет о нем. Он приблизился к ним. Пупенька не отставала от него.
— Как, как? — вскричал Энгельсон. — Загнана?
— Именно загнана, — твердо повторил Герцен. — Она больше сведена с ума и меньше нас доведена до него.
Энгельсон смотрел на Герцена, не отрываясь.
— Да, — продолжал Герцен, — она не добровольно предалась любви, а поневоле, от бесправия, от подчиненного положения, от недопущения ее в сферу общественных, политических интересов. И ее стесненная энергия устремилась в узкий канал любовных эмоций. Там она, наконец, чувствует себя как личность.
Энгельсон забил в ладоши.
— Превосходно: «загнана в любовь»! — кричал он. — Каково сказано! Вы слышите, как вас, Аяин? Какая поразительная образная точность! Только вы, Александр Иванович, и никто другой можете найти такую емкую и наглядную формулу для такого сложного явления. Только вы во всей Европе можете вместить в одном слове столько глубокого смысла! И вы знаете почему? Потому что вы в одном лице соединяете замечательного художника и крупного ученого, подобно великому Гёте. Герцен махнул рукой: