Взяв лист из тетради отца, Ланни установил код для конфиденциального общения со своей матерью. Его письма и телеграммы будут на имя миссис Дингл, это неприметное имя. Папа Робин будет «деньги», а мама «корсеты», она их носила. Фредди будет «кларнет», а Рахель «меццо». Ланни сказал, что можно предположить, что все письма и телеграммы на его имя могут быть прочитаны нацистами, а все телефонные звонки прослушаны. Позже он может быть придумает другой секретный способ общения, но ничего подобного не может прийти в отель Адлон. Если ему понадобится передать конфиденциальную информацию, то он отпечатает её на портативной пишущей машинке и отправит письмо без подписи из какого-либо отдаленного района Берлина. Бьюти будет открывать всю почту, пришедшую на имя Ланни, но не будет пересылать ничего, что содержит компромат. Все подписанные письма, как входящие, так и исходящие, будут содержать фразы, выражающие восхищение достижениями национал-социализма.

«Не удивляйтесь, если вы услышите, что они меня обратили в свою веру», — сказал плейбой, став серьезным.

«Не заходи слишком далеко», — предупредила его мать. — «Тебе никогда не обмануть Курта, а он обязательно услышит об этом».

— Я могу позволить ему обращать меня, мало-помалу.

Бьюти покачала своей милой белокурой головой. Она в свое время никого не обманывала, и она не верила в способности Ланни по этой линии. «Курт будет точно знать, зачем вы там», — заявила она. — «Ваш лучший шанс рассказать ему всё откровенно. Ты спас ему жизнь в Париже, и у тебя есть право попросить его помощь сейчас».

«Курт нацист», — сказал Ланни. — «Он не будет помогать никому, кроме своей партии».

Ирма слушала этот разговор и думала: «Это похоже на мелодраму». Она испугалась, но в то же время начала испытывать странные острые ощущения. Она спросила: «Могу ли я делать вид, что стану нацистом? Смогу ли я их обмануть? В голове у неё крутились даже более смелые мысли. — «Могу ли я стать роковой женщиной, как те, которых я видела на экране? Гожусь ли я для этого? И что я должна узнать?"

Они получили утренние газеты. Трудно себе представить, что захват яхты и дворца миллионера остался без внимания прессы. Но в Нацилэнде эти правила не действовали. Они просмотрели французские газеты и нашли там много новостей из Германии. Шла речь о Конференции по ограничению вооружений в Женеве и угрозе Германии выйти из неё. Гитлер неожиданно созвал Рейхстаг, и корреспонденты предполагали, что он использует его для обращения к миру. Вся Франция сгорала от любопытства узнать, что он собирается сказать, и, видимо, в газетах не осталось места для неприятностей еврейского Schieber.

Потом смотрели почту. Письмо из Бремерхафена или Берлина, отправленное по почте позавчера могло прибыть вчера во второй половине дня, или обязательно сегодня утром. Ганси ждал писем внизу в офисе отеля. Он не мог думать ни о чем другом, даже о планах Ланни. Он ворвался в комнату, запыхавшись от бега и от тревоги. «На письме почерк мамы!» Он передал его Ланни, кому оно было адресовано. Его собственное чувство приличия не позволило ему открыть его.

Письмо было нацарапано в спешке на клочке бумаги и отправлено в простом дешевом конверте. Ланни разорвал конверт, и с первого взгляда понял его содержание. Он не хотел читать такие слова вслух. Но здесь в напряжённом ожидании было пять человек. Письмо было на немецком языке, и он перевел его:

«О, Ланни, нацисты захватили яхту. Они арестовали папу. Они не говорят нам ни слова, что они собираются делать. Они арестуют нас, если мы будем рядом с ними, но они не будут арестовывать вас. Мы собираемся в Берлин. Мы попытаемся остаться там и ждать вас. Приезжайте в Адлон, и сообщите об этом в газетах, мы будем ждать сообщения там. Мы так испугались. Дорогой Ланни, не оставьте бедного папу. Что они сделают с ним? Я одна. Я заставила детей уйти. Они не должны найти нас всех вместе. Бог поможет нам всем. Мама».

Вот так! Эти бедняги передвигались отдельно, и все дни и ночи были в ужасе за себя и горевали, что может случиться с отцом семьи! Ганси сломался и плакал, как ребенок, и Бьюти делала то же самое. Бесс сидела, заламывая руки. Остальные молчали.

Кто-то должен был взять командование на себя в этой ситуации, и Ланни подумал, что это надо сделать ему. «По крайней мере, мы знаем худшее», — сказал он, — «и мы должны начать действовать. Как только прибудет автомобиль, Ирма и я едем в Берлин, не останавливаясь ни на минуту».

«Не думаешь, что вам нужно лететь?» — вступила в разговор Бесс.

— Разница только в несколько часов, но нам там понадобится автомобиль. А он правильной марки и произведет впечатление на нацистов. Я боюсь, что это дело не на несколько часов.

— Но подумай, что они могут сделать с ним, Ланни!

— Я много думал об этом, и я сомневаюсь, что они нанесут ему серьезный вред. Там замешаны деньги, и дело заключается в торге.

— Он еврей, Ланни.

— Я знаю, но у него есть много друзей у себя дома и за рубежом, и нацисты знают об этом, и я считаю, что им не нужны скандалы. Что до нас с Ирмой, мы выступим в качестве посредников, как друзья для обеих сторон. Мы встретим нужных людей и выясним, сколько это будет стоить.