– Здесь нечем интересоваться, - процедил директор сквозь зубы.
– Ни ему, ни тебе. Моя личная жизнь нашего дела не касается.

"Ну конечно. Наверное, именно поэтому у тебя такой вид, будто ты готов придушить меня голыми руками за лишнее слово?"

В пару шагов преодолев разделявшее их расстояние, Пестаж цепко схватил собеседника за рукав костюма.

– Ошибаешься, - зло прошептал он Айсарду в лицо.
– Я не знаю и знать не хочу, что стало с твоей женой на самом деле. Твоя задача - позаботиться, чтобы этот скелет остался надежно заперт в шкафу. Иначе мы рискуем в самый неподходящий момент лишиться директора разведслужбы - а это уже напрямую касается нашего дела!

Какое-то время они молча стояли друг напротив друга - не скрывая ярости, напоминая скорее злейших врагов, чем друзей или деловых партнеров. Айсард уступил первым: шумно втянув воздух трепещущими ноздрями, он нехотя произнес:

– Ты прав. Я позабочусь о своих скелетах - как, надеюсь, и ты о своих.

Стряхнув хватку Пестажа, директор развернулся на каблуках и, не прощаясь, скрылся за дверью гостиной.

Глава 2

Толпа, собравшаяся под стенами Храма, выглядела угрожающе даже с высоты башни Совета. Еще вчера демонстрантов набиралось едва ли больше пары сотен - сейчас же толпа почти заполнила площадь и грозилась вскоре выплеснуться на близлежащие улицы. Выставленный на подступах к Храму полицейский кордон выглядел до жалкого хлипкой и ненадежной преградой для этого беснующегося людского моря. Расходиться демонстранты, судя по все разрастающемуся палаточному городку, в ближайшее время не собирались - более того, их число постоянно увеличивалось, и этому потоку энтузиастов конца и края не было видно. Представители власти предпринимать какие-либо меры не спешили и вряд ли вообще намеревались: в ответ на резонный вопрос, сколько еще это безобразие продлится, они с равнодушным видом пожимали плечами и ссылались на положение о санкционированных митингах и демонстрациях.

– Галактика сошла с ума, - мрачно констатировал Оби-Ван. Вид у него был усталый и немного нездоровый, совсем не подходящий военачальнику, вернувшемуся с победой.
– Только посмотри на них... у меня такое ощущение, будто я с фронта не возвращался.

Энакин только кивнул. Демонстрация именовалась "мирной", но все пацифистские лозунги организаторы, видимо, оставили в кабинете чиновника, санкционировавшего ее. Эти люди сюда не просить пришли, и не "цивилизованно выражать свою точку зрения". Они пришли требовать и обвинять. Что и делали. Почему-то Энакин сомневался, что "выражать свою точку зрения" они намерены исключительно криками и грозным потрясанием плакатами.

– Нет, я не понимаю. Я ни черта не понимаю, Энакин! Мы защищаем Республику, как можем. Мы гибнем сотнями на этой клятой войне, чтобы они, - он ткнул пальцем в окно, - могли жить спокойно, слыша о сепаратистах только по ГолоСети! И они готовы растерзать нас за то, что мы наконец-то арестовали мразь, развязавшую войну!

Оби-Ван в сердцах ударил кулаком по стене. Несколько секунд простоял неподвижно, тяжело дыша и бездумно разглядывая сбитые в кровь костяшки пальцев. На лице его играли желваки.

Энакин молча перевел взгляд на окно. Он не собирался ни успокаивать бывшего учителя, ни тем более осуждать его: Оби-Ван был вполне способен взять себя в руки без посторонней помощи - к тому же обуздывать эмоции ему всегда удавалось куда лучше, чем самому Энакину. Что до осуждения... попробовал бы ему кто указать на "неподобающие джедаю эмоции" в такой момент. Нарвался бы на грубость. По меньшей мере.

Они все держались на пределе сил. Энакин своими глазами видел, как после особенно тяжелого сражения магистр-джедай сидел на полу палатки, сминая в кулаке кусок бронепластины боевого дроида, - легко, словно та была не крепче алюминиевой банки. Не обращая внимая на кровь, тонким ручейком стекающую на белоснежную робу. Глядя перед собой мертвым, остекленевшим взглядом. Видел молодую целительницу, трясущуюся в беззвучной истерике над трупом солдата, которого не сумела спасти. Слышал о рыцаре, потерявшем в бою весь свой батальон - и бесследно пропавшем из лагеря на следующий день.

Даже клонам, выращенным специально для войны, приходилось нелегко. Но любому джедаю было хуже стократ. Неодаренному не понять, что для адепта Света значит находиться на арене боевых действий, каких усилий стоит отгородиться от чужой боли, агонии и ярости. Не понять, что испытывают те, кто отгородиться не сумел.

По крайней мере, так говорили Энакину другие. Сам он ничего подобного не чувствовал... скорее уж напротив. То, что выжимало из его товарищей последние силы и сводило с ума, на него действовало, как мощнейший стимулятор. В бою энергия переполняла его, несясь по жилам бурным потоком, для которого любая вспышка эмоций, любая боль и смерть, рвущая полотно Силы в клочья, - как новая порция горючего в пламя.

Странно сказать, но сейчас, когда у порога Храма бушевала разъяренная толпа, Энакин чувствовал себя гораздо лучше, чем когда-либо прежде в этих стенах - обычно хранящих покой и умиротворение. Протестующие выплескивали в Силу такое бешеное количество энергии, что плазменный реактор в сравнении с этим выглядел бы жалким костерком. Только потянись, и она послушно прильнет к рукам, давая столько сил, что кажется - движения пальца хватит, чтобы разнести на куски флот сепаратистов.

Энакин благоразумно держал подобные мысли при себе: очень уж его ощущения подходили под описания той самой Темной Стороны, которой любой джедай должен сторониться как огня.