Командир отделения предупредил бронебойщика:

— К нам собак прислали, танки взрывать… Видел, наверно. Так ты не подстрели случаем… — И добавил, улыбнувшись: — Тебе, значит, помощники…

Для собак, — а их было четыре, — отвели отдельную землянку позади линий окопов, куда вел ход сообщения, вырытый в земле. Там они и поселились со своими вожатыми- молодыми общительными ребятами-в ожидании своего часа.

Случилось так, что вслед за их прибытием на фронте установилось затишье, гитлеровцы прекратили атаки, и бойцы шутили, показывая на землянку, откуда порой доносился собачий лай:

— Уж не их ли испугались?!

Собаки внесли неожиданное разнообразие в жизнь переднего края. К землянке началось настоящее паломничество. Шли и несли гостинцы: кто кусок сала, кто выловленную из ротного котла жирную мозговую кость, кто распечатанную банку консервов… Что-то неуловимо мирное, домашнее, о чем всегда тоскует душа солдата, вошло в суровый фронтовой быт. Хоть и не понимает собака человеческую речь, а все равно приятно сказать ей ласковое слово, посидеть подле нее, выкурить папиросу-другую и, запустив пальцы в мягкую собачью шерсть, ощущая тепло живого тела, унестись мыслями далеко-далеко, туда, где ждет солдата семья, а на дворе лает такой же вот Шарик или Жучка…

Это рождало и новую тоску, и новую ненависть; тоску — по дому и родным местам, ненависть — к врагу.

Двинянинов сделался частым гостем у собак-противотанкистов. Собаки охотно принимали ласку и угощение, и это добродушие как-то странно не вязалось с их опасной профессией. Двинянинов для каждой припасал кусочек лакомства, но особенно полюбилась ему одна, та самая, которую он увидел первой: черно-пегая, в меру рослая, с живыми, умными глазами, похожими на две черные бусинки, и с приветливым нравом. Звали ее Малыш.

Это была самая обыкновенная дворняжка, каких тысячи бегают по улицам городов и сел. Пушистый, загнутый на спину хвост, лисья мордочка и полустоячие уши говорили о том, что она состоит в родстве с лайкой; с тем же успехом в ней можно было обнаружить крови овчарки в других собак. Еще каких-нибудь три-четыре месяца назад Малыш бегал свободно по улицам родного города, рылся на помойках, дрался с другими такими же бродяжками. Он мог бежать за куском лакомства хоть несколько километров, не пугаясь шума, грохота, выстрелов, ловко преодолевая все препятствия и проявляя изумительные энергию и настойчивость. И это решило его судьбу. Он сделался противотанковой собакой.

Эта гибельная специальность родилась в дни войны. В самый трудный период, когда противник имел временное превосходство в технике и, пользуясь этим превосходством, рвался в глубь советской страны, наши собаководы предложили применить для борьбы с танками обученных собак.

Собаки-противотанкисты являлись самоубийцами. Они взрывали неприятельские танки ценой собственной жизни. Каждая из них несла на спине груз взрывчатки, которая, ломая на куски железную громадину, одновременно убивала и собаку. Щадя породистых животных, в подразделения противотанкистов обычно направляли полукровных или совсем беспородных собак.

Если в прошлой своей жизни дворняжки не пользовались вниманием, являлись париями собачьего мира, то теперь их обреченность в корне изменила отношение к ним.

Конечно, жаль посылать собаку на верную смерть- даже дворняжку; но что сделаешь…

Вряд ли обо всех особенностях службы собак-противотанкистов думали бойцы пехотинцы, угощавшие от чистого сердца прибывших к ним животных. Во всяком случае не этим были заняты мысли Тимофея Двинянинова, когда он угощал Малыша.

— Кушай-ко… — добродушно, с характерным уральским выговором на «о» басил он, положив перед собакой очередной гостинец.

— Ты ее, дядя, не перекорми, а то она на танк не побежит, — серьезно говорил молоденький сержант, проводник Малыша.

— А что она голодная-то на него пойдет,- так же серьезно возражал бронебойщик, внимательно следя за уничтожавшей лакомство собакой, словно хотел знать в этом вопросе ее мнение. Сам же он рассуждал обыкновенно, по солдатски: на сытый желудок и воевать веселее!

Большой интерес возбудили к себе собаки у весельчака и балагура Миронова. Никто не донимал так бесконечными расспросами вожатых, как Миронов.

— А против броневика можно ее пустить? — спрашивал он, и на его круглом, слегка тронутом рябинками, румяном лице возникало выражение детского любопытства и ожидания.

— Если научить — можно.

— А против пушки? — не унимался Миронов.

— И против пушки можно. Только к ней подойти будет труднее…

Миронов умолкал, но ненадолго.

— А учить долго надо? — через минуту справлялся он, хмуря белесые брови, словно решая трудную арифметическую задачу.

— Это какая собака…