Двинянинов не принимал участия в этих разговорах. Молча, он покуривал папиросу-самокрутку; сдержанная полуулыбка освещала лицо бронебойщика, а мысли в эту минуту уносились далеко от фронта, на уральскую реку Вишеру.

Суровый и замкнутый с виду, Тимофей Двинянинов в действительности обладал доброй и мягкой душой. Он тосковал по мирной жизни, по мирной работе, хотя никогда не высказывал своих чувств. Это не помешало ему,- а может быть, даже помогло, — в короткий срок подбить три немецких танка и быть всегда исполнительным и стойким бойцом.

Дома, на Вишере, у Двинянинова — жена, красавица-дочь на выданье, сынишка двенадцати лет. Старший сын, призванный в действующую армию, как и отец, сражается где-то на фронте; Тимофей время от времени получает от него весточки по полевой почте. Дома осталась хорошая двухстволка, купленная несколько лет назад в магазине «Охотсоюза» в Чердыни; дома, наконец, ждала лайка

Белка, отличная зверовая собака, которую только кликни и она побежит за тобой в тайгу. Вот Белку-то и напоминал Тимофею безродный черно-пегий Малыш.

Правда, Белка — вся белая, лишь около ушей серые пятнышки, и вообще она чистокровная промысловая лайка; а Малыш всего только походил на лайку, но то, чего ему не доставало до настоящей лайки, дополняло воображение бронебойщика. От Малыша мысли его тянулись к крепкой пятистенной избе на крутом берегу быстрой порожистой Вишеры, к знакомой до каждого бревнышка лесной деревеньке, где все — Двиняниновы…

Прошло несколько дней, и между Двиняниновым и Малышом установилась тесная дружба. Малыш еще издали чуял приближение бронебойщика и встречал его радостным повизгиванием, прыжками, бесконечным вилянием мохнатого хвоста.

У Тимофея Двинянинова были свои причины любить собак. Собака спасла ему жизнь.

Однажды зимой, в погоне за росомахой, хитрым, увертливым зверем, который нередко уводит охотника за много километров от дома, Тимофей зашел на лыжах далеко в тайгу; зимний день короток — решил заночевать у костра. Белка была с ним.

Ночью поднялся сильный ветер. Бурей свалило громадную сухостойную ель. Тяжелое дерево придавило спящего охотника, как могильной плитой, погребло его под собой.

Сколько не бился Тимофей — не мог освободиться. Одна нога была сломана, он потерял много крови. Попал, как в капкан. Пропадать в тайге!..

Вот тут-то Белка и показала свой ум. Она долго крутилась около беспомощного хозяина, скребла когтями мерзлую землю, пытаясь помочь ему, с жалобным повизгиванием лизала его в лицо. Понимала, что попал в беду… Но что может сделать собака, если бессилен человек? Оказалось — может…

Инстинкт подсказал ей, как следует поступить. Оставив хозяина, она пустилась прочь. Сперва Тимофей решил, что она зачуяла зверя и по своей ловчей привычке не удержалась от преследования; но собака долго не возвращалась; не слышалось и ее лая, которым она обычно давала знать, что нашла добычу… Куда она? Тимофей ума не мог приложить, что сделалось с лайкой.

Прошел час, прошло два часа — собака не возвращалась. И вдруг, когда охотник был готов подумать, что она покинула его, послышались голоса людей, поскрипывание снега под лыжами, звонкий собачий лай, — к нему спешила помощь. Оказалось — Белка направилась прямехонько домой, подняла там тревогу и привела людей на выручку хозяина.

И вот теперь, сидя в землянке близ переднего края, поглаживая жесткой рукой мягкую собачью шерсть, Тимофей вспоминал и это памятное событие, и многое другое. Перед глазами возникала таинственно-молчаливая зимняя тайга: вот он берет ружье, надевает лыжи и отправляется на промысел. Ровный прямой след ложится позади. Белка то умчится вперед, то возвратится к хозяину. Легко и привольно дышит грудь…

— Э-эх, Малыш, — вздыхая, задумчиво говорил в такие минуты Двинянинов, — пошли бы мы с тобой в тайгу. И Белка, само собой, с нами… Охота там у нас — знатная!..

Он умолкал, поскольку не привык говорить много, а Малыш смотрел в глаза человеку добрым сочувствующим взглядом, лизал руку, словно понимал.

— Э, дядя, совсем расчувствуешь собаку, — замечал вожатый Малыша, почему-то с первого дня называвший бронебойщика не иначе, как «дядя».

— А тебе уж не жалко ли? — басил тот.

— Не жалко, а непорядок, — говорил вожатый с подчеркнутой строгостью, но, впрочем, не мешал.

Малыш, прислушиваясь к их речам, ластился то к одному, то к другому, поблескивая черными бусинками глаз и виляя хвостом, выпрашивал подачку или ласку, а получив одно либо другое, а то и все зараз, блаженно замирал… Где ему знать, что никакого урмана ему не видать, что люди давно произнесли над ним свой приговор.

Недолгое затишье сменилось новым яростным натиском гитлеровцев. Передышка была нужна противнику для того, чтобы перегруппировать свои силы и подтянуть свежие резервы.