Александр I очень ценил Каменского. Узнав о его болезни, царь 7 марта 1811 г. направил ему рескрипт о своем намерении употребить «блистательные способности» Николая Михайловича «к важнейшему начальству» над 2-й Западной армией, а пока, «до излечения» его, назначил временно исполняющим обязанности главнокомандующего Молдавской армией Кутузова [271] . После смерти Каменского с мая 1811 г. Михаил Илларионович стал полноправным главнокомандующим.

Чуть ранее, в апреле того же года, великим визирем Турции стал Ахмед Решид-паша — тот самый, кого Михаил Илларионович победил в бою при Бабадаге летом 1791 г. и с кем близко познакомился (почти подружился) в 1793–1794 гг., будучи послом в Константинополе. Теперь, 20 апреля 1811 г., Кутузов буквально сердечно поздравил Ахмед-пашу с высоким назначением [272] , а затем приступил к боевым действиям против него.

Ахмед-паша во главе 60-тысячной армии подступил к Рущуку с целью вернуть его себе и остановился не далее 8 км от него в укрепленном лагере. Кутузов хорошо знал по опыту прошлого не только личные качества своего друга-врага, но и весь, довольно бедный, арсенал тактических средств турецкой армии вообще. «Против турок, — считал он, — не должно действовать как против европейских войск <…>. Всякое неожиданное или новое действие приводит их всегда в такое смятение, что не можно предположить, в какие вдадутся они ошибки и сколь велик будет наш успех». Кажущейся пассивностью («скромным поведением», как выразился сам Михаил Илларионович) [273] «искренний друг» Ахмеда-паши выманил своего «благороднейшего и прославленного друга» на равнину в 4 км перед Рущуком, где россияне могли использовать свое превосходство в искусстве маневра. Здесь с раннего утра 22 июня 1811 г. разгорелось сражение — одно из самых крупных за всю войну.

Кутузов имел в тот день всего 15 тыс. воинов против 60 тыс. у Ахмеда-паши. Но образцовый порядок, стойкость и четкое взаимодействие отдельных соединений, которыми командовали граф А.Ф. Ланжерон и П.К. Эссен, взяли верх над хаотическими атаками турецкой конницы. К полудню Ахмед-паша признал себя побежденным и вернулся в свой укрепленный лагерь, потеряв убитыми и ранеными до 4 тыс. человек. «Наш урон, — докладывал Кутузов Александру I, — не простирается до 500 человек».

Александр I назвал победу Кутузова под Рущуком «знаменитым подвигом» и наградил его особо: «Возлагаю на вас портрет мой» [274] . Ланжерон получил звание генерала от инфантерии, а Эссен — орден Святого Александра Невского.

Между тем Кутузов, к удивлению собственных генералов, не только отказался атаковать Ахмеда-пашу в его лагере, но, напротив, приказал оставить Рущук, причем вывести из крепости «жителей, артиллерию, снаряды, словом — все, и, подорвав некоторые места цитадели», уйти на левый берег Дуная. Расчет Михаила Илларионовича заключался в том, чтобы внушить Ахмеду-паше мысль о слабости русских войск, спровоцировать его на активные действия с переправой через Дунай и здесь, на левом берегу, разгромить в полевом сражении. Этот расчет оправдался как нельзя лучше, хотя и не скоро.

Ахмед-паша вошел в Рущук и просидел там два месяца, получив за это время подкрепление. Теперь у него стало почти 70 тыс. бойцов. Кутузов, тоже получивший дополнительно две дивизии из Ясс и Хотина, имел 25 тыс. В ночь на 9 сентября великий визирь начал переправу через Дунай [275] . За три дня он перевел на левый берег около 40 тыс. человек, которые закрепились на позиции с тремя редутами. На правом берегу, в лагере у Рущука, оставалось еще больше 25 тыс. турок. Тогда Кутузов скрытно переправил корпус генерал-лейтенанта Е.И. Маркова в 7,5 тыс. штыков и сабель на правый берег в тыл рущукскому лагерю. Внезапной атакой Марков захватил лагерь и прогнал остатки его защитников в Рущук. Основная же группировка Ахмеда-паши на левом берегу Дуная оказалась в кольце русских войск и под огнем не только с суши, но и со стороны подоспевшей Дунайской флотилии.

Сам Ахмед-паша ночью ускользнул из окружения на лодке через Дунай в Рущук, что только обрадовало его «искреннего друга» Кутузова. «Если бы визирь не ушел, — рассудил Михаил Илларионович, — то некому было бы известить султана о положении, в какое мы поставили его армию» [276] .

Положение турецкой армии, окруженной у Слободзеи и с воды и с суши, становилось все более безысходным. Редуты ее были разрушены, орудия сбиты, боеприпасы израсходованы. В лагере турок начался голод, свирепствовали болезни. «Нет нации, которая бы такие бедствия перенести могла, — уведомлял об этом Кутузов военного министра М.Б. Барклая-де-Толли. — Прежде питались они лошадиным мясом без соли, но, будучи всякой день более стесняемы, наконец, лишились всех лошадей. Потом питались некоторое время травяными кореньями, но и сей способ истощился. Не имея дров и будучи почти наги, умирали по нескольку сот ежедневно» [277] .

В критический момент, когда турки под Слободзеей были уже на краю гибели, Кутузов предложил Ахмеду-паше заключить бессрочное перемирие и отдать россиянам остатки турецкой армии «на сохранение». Этот термин означал, что турки будут разоружены, но их оружие сохранится под общим контролем, а сами они «не должны рассматриваться как военнопленные; <…> они должны считаться „муссатирами“ (гостями) до тех пор, пока мир окончательно не будет установлен». 26 ноября 1811 г. «благороднейший и прославленный друг» Михаила Илларионовича подписал с ним, соглашение на столь необычных условиях. К тому времени из окруженных под Слободзеей примерно 36 тыс. турок в живых оставалось «тысяч до 12».

За отличия в боевых действиях под Рущуком и Слободзеей Кутузову и потомству его Александр I пожаловал «графское Российской империи достоинство».

Тем временем мирные переговоры Кутузова с заместителем великого визиря М. Галибом-эфенди затягивались. Французский поверенный в делах Турции Ж.-П. Латур-Мобур, по данным русской дипломатической агентуры, «пытался внушить султану, что ввиду близящейся войны России с Францией Турции не следует заключать мир, поскольку Франция вернет ей завоеванные уже Россией территории» [278] . Время шло — месяц за месяцем, — а турки все уклонялись от согласования мирного договора. Вдруг, уже в марте 1812 г., из Петербурга в Бухарест, где Кутузов вел переговоры с Галибом-эфенди, примчался нарочный с письмом государственного канцлера графа Н.П. Румянцева от 5 марта — секретным и сенсационным.