В последние секунды жизни я снова вижу химер. Мне кажется, что по коридору раздается крик:

– Китнисс! Не делай этого! Стой!

Он не успеет. И я делаю шаг…

========== Сойка ==========

Я делаю шаг, и следующие мгновения опровергают слух о том, что смерть через повешение – самая быстрая. Ложь. Адская боль проходит по телу волнами судорог, кровь в голове, не пускаемая верёвкой в тело, затопляет мозг, заставляя сосуды надрывно пульсировать. Я повисаю, инстинктивно хватаясь руками за удавку. Боль. Она везде. Я должна расслабиться и позволить себе умереть. Но умирать больно.

Воздуха нет. Всё сливается, я слабею. Красная пелена затягивает взор, но я вижу, как резко распахивается дверь камеры, и внутрь влетает Пит. Мне нужна лишь пара мгновений.

Пит в два шага подскакивает ко мне и приподнимает, обхватив колени. Нет! Смерть, ты не можешь отступить, не бросай меня в его руках!

– Идиотка, – рычит Пит.

Он одной рукой достаёт нож и перерезает верёвку прямо у моего горла. Я в сознании, но всё, что я могу – это кашлять. Мой мучительный кашель сообщает Питу, что я жива. Пит кладёт моё обмякшее тело на жёсткую тюремную постель. Сквозь застилающие от кашля слёзы я вижу, что его лицо приобрело почти багровый оттенок. Злится, что я решила сбежать.

– Как только можно было додуматься – повеситься! – негодует мой тюремщик. – Дышать можешь?

Пит ощупывает мою шею, сосредоточенно проходится пальцами по позвонкам сзади.

– Сожми мою руку, – тихо приказывает он.

У меня нет ни моральных, ни физических сил для сопротивления и я повинуюсь, слабо напрягая пальцы.

– Значит, не повредила, – констатирует Пит.

Он немного приподымает меня и подносит стакан с водой к губам. Я делаю глоток и морщусь от сильной боли: верёвка передавила горло слишком сильно, теперь я практически не могу глотать.

Пит снимает куртку, сворачивает её валиком и подкладывает мне под шею. Мой организм начинает реагировать на перенесённый стресс крупной дрожью, и через несколько мгновений я отключаюсь.

***

Я медленно поднимаю тяжёлые веки. Сыро. Полумрак. Грязный, покрытый плесенью потолок над головой. Замечаю, что укрыта до самого подбородка каким-то видавшим виды одеялом.

Откидываю одеяло, медленно сажусь на кровати, свесив ноги, снимаю с шеи какую-то ткань, пахнущую лекарством. Горло болит – я хочу пить. Вижу стакан с водой на тумбе недалеко от кровати, это тот самый, что подносил мне Пит.

Чувствую себя странно. Зачем он спас меня? Зачем ухаживал? Неужели переживал? Нет. Это вряд ли, просто я ценный пленник, и должна умереть зрелищно. Наверное, Пит боялся, что его новый благодетель может рассердиться.

Эти мысли злят меня, и я достаточно резко, учитывая своё состояние, встаю с кровати, чтобы взять этот чёртов стакан с водой и… падаю.

Падение болезненно отдаётся в воспалённых мышцах шеи, да и вообще во всём теле. И тут я вижу причину своего падения: от моей щиколотки до ножки кровати тянется тонкая серебристая цепь. Взгляд падает на записку, что, наверное, слетела с одеяла, в которой мелким аккуратным почерком Пита выведены слова:

«Я с тобой ещё не закончил. Сдохнешь, когда я скажу, дорогая. А пока будешь сидеть на цепи, как собака.»

Злость дикой волной накрывает меня. Я задыхаюсь. Хватаюсь за цепь и в исступлении пытаюсь оторвать от кровати.

– Чёртов ублюдок! Посадил меня на цепь, словно я бешеное животное!

Я хочу кричать, хочу голыми руками вырвать чьё-нибудь сердце. Желательно Сноу! За то, что он сделал с Питом, за то, что он сделал с нами. Впервые, как попала сюда, я чувствую столь сильную злость, ярость, затуманивающую моё сознание. Мне даже умереть не позволено!

Но даже крик не может вырваться из моего травмированного горла, и я просто остаюсь на холодном полу, запутавшись в одеяле и проклятой цепи, и плачу.

***

Через пару дней за мной приходят миротворцы и ведут в знакомую комнату. Мне всё равно. Я живой труп. Я сдержу крики, не позволю ЕМУ наслаждаться.

– Привет, Сойка, – обращается Пит ко мне.

Странно, он никогда меня так не называл. Только не он.

Я непонимающе поднимаю на него глаза, и меня почему-то передёргивает, несмотря на безразличный настрой. Как бы я ни пыталась быть отчуждённой, но страх боли заставляет дрожать, заставляет бояться его и того, что он может сделать. Ведь каждый раз хуже предыдущего: ток, наркотики, говоруны. Говоруны… Так почему он назвал меня Сойкой?

Меня не садят в кресло, и миротворцы не уходят. Беспокойство нарастает, может произойти что-то, к чему я не готова – не просто пытка током или удары плетью.

– У меня кое-что осталось от тебя с Арены, – протягивает Пит как-то задумчиво, словно ему самому не по душе то, что он задумал.

Мой взгляд опускается на его руки, обтянутые в чёрные перчатки. Я вижу приглушённый золотой отблеск – моя брошь. Я даже не знаю, что чувствую, когда вижу её: ненависть, сожаление, разочарование?