– Эй, братан, полегче там, - посоветовал спешащий по своим делам моряк.
– Отмывать потом сам будешь, капитан взбесится, лучше сразу за борт кидай. Все равно уплачено.

Морской человек устремился дальше, втягивая голову меж плеч под широким капюшоном. А немного протрезвевший Хольг отступил, тяжело дыша, разжимая кулак. Во второй руке он сжимал пистолет, не черный и не блестящий, никелированный, а серого цвета, как старый, часто использовавшийся нож. По лицу фюрера текла вода, ее было слишком много для соленых брызг. Видимо припадок истерического гнева выжал из воспаленных глаз немало злых слез.

Хольг еще раз пнул Леона. Не слишком больно - увечная нога не давала достаточно опоры, однако все равно чувствительно. Присел рядом и приставил к голове доминиканца ствол. Гильермо закрыл глаза и что-то шептал, пытаясь перекреститься непослушными пальцами.

– Что?!
– заорал ему в разбитое лицо Хольг.
– Громче, громче, сволочь!

– Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, единородного Сына Божия, от Отца рожденного прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, и чрез Которого все сотворено, сошедшего с небес ради нас, людей, и нашего ради спасения...

– Что это за болтовня?
– прошипел сквозь зубы фюрер.

– Это Символ Веры, - выдавил Гильермо через разбитые губы, по которым пришелся особо неудачный удар тяжелым ботинком с жестким рантом.
– Догматы вероучения...

– Символ Веры!
– сказал, как плюнул фюрер.
– Врешь.

Он ткнул в лицо монаху пистолет, постучал выступающим из-под затвора стволом по скуле, исцарапанной бритвой, иссиня-черной от наслоившихся синяков.

– Это - пистолет «Смит-Вессон», - четко, с расстановкой выговорил Солдатенков.
– Калибр девять миллиметров. И когда на нем спускают курок, происходит выстрел. Пуля вылетает из ствола и превращает человека в труп.

Олег встряхнул свободной рукой высокого, но очень легкого доминиканца, который болтался в своей безразмерной куртке, словно крыса в мешке.

– Вот настоящий Символ настоящей Веры, - с ледяной злобой говорил фюрер, и Гильермо с трудом выносил напор его ненависти.
– А все остальное - пустая болтовня. Так что заткнись, святоша, сунь язык в жопу и не заикайся больше о том, кто здесь недобрый. И как ты можешь сделать кому то легче. Может быть, в своем церковном мирке это все так. Но ты сейчас в настоящем мире.

– Ты не убьешь меня, - просипел доминиканец.
– Я тебе нужен.

Ствол уперся в середину лба Гильермо и показался монаху горячим, как только что из домны.

– Ты в настоящем мире, - повторил фюрер, и темные провалы его огромных, неестественно расширенных зрачков буквально вытягивали душу из Леона.
– А в настоящем мире людей убивают. По разным причинам или совсем без причины, просто так. И они умирают просто так, насмерть. Насовсем. Если я сейчас нажму на крючок, бог остановит пулю?

– Все, что случается, случается по Его воле, - прошептал Гильермо, собирая в кулак остатки воли и храбрости.
– Ты не сделаешь ничего, что было бы выше Его замысла.

Щелкнул взводимый курок. Острый край ствола еще сильнее и больнее уперся в лоб.

– Так боженька остановит пулю?
– повторил фюрер.

– Нет, - сказал Гильермо, закрывая глаза. И зашептал, торопясь успеть закончить.
– Исповедую единое Крещение во оставление грехов, ожидаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь.

– Я так и думал, - хмыкнул Солдатенков, убирая оружие.
– Мой Символ лучше твоего.

– Он страшнее и понятнее, - не открывая глаз, выдохнул доминиканец с решимостью обреченного.
– Но не лучше.

Хольг сплюнул, уже беззлобно и почти спокойно.

– И я был таким же глупым, - вздохнул фюрер.
– Три с лишним года назад. Но я вылечился. Точнее, меня вылечили.

Гильермо молчал, сглатывая кровь, что стекала в рот из разбитого носа.

– Уходи, поп, - глухо посоветовал Солдатенков. Именно посоветовал, а не приказал.
– Скройся внизу и никому больше не показывай свою рожу. Тебя еще везти и везти.

Гильермо поднялся, скользя и цепляясь разбитыми пальцами за леер. Наконец он более-менее утвердился в вертикальном положении.

– Можешь сказать «спасибо», - порекомендовал Солдатенков.

– За что?
– спросил Гильермо, глядя в сторону.

– За лечение от розовой слепоты. Я заплатил за него намного дороже - куском ноги.

Боскэ тяжело вздохнул. Из-за основательно побитых ребер получился скорее протяжный всхлип. Монах сглотнул, выбирая между разумным и правильным. Подумал, насколько разведенными могут быть эти две сущности, которые совсем недавно казались ему единым целым. И выбрал не разумное - то есть молча уйти, а правильное.