— Все хорошо, все прекрасно, если можно так выразиться, — произнес он с придыханием. — Павел Сергеевич молодцом, мы его переводим в палату.

— Ох, профессор, мы вам так признательны! — Татьяна готова была его расцеловать.

— Во-первых, главная заслуга доктора Самвеляна, я только оперировал, а он не отходил всю ночь, как нянька, он его буквально с того света вытянул; но больной слаб — плохие легкие и сердце, пока он слаб, и, во-вторых, он, конечно, сам нам помог — редкая тяга к жизни. Необходим покой и лекарства, поедете в валютную аптеку, купите, что пропишу. Упреждаю ваши вопросы: рак сейчас не главное. Первое — полная реабилитация, все вредные клетки удалены, сегодня следует восстановить привычную жизнедеятельность организма.

Долго и обстоятельно еще говорил, Татьяна слушала, замерев. Чигринцев понял: Цимбалин отрабатывает деньги. По глазам врача прочел: дело табак. Не сейчас, не сегодня, но… Татьяна этого не понимала, наоборот, хирург влил в нее заряд энергии, она, настроившаяся на худшее, теперь, сейчас могла уже видеть отца! Воля почуял: пора кончать комедию. Поднялся — как мужчина в семье, он должен был совершить дачу.

— Дорогой доктор, мы вам очень признательны, спасибо. — Он протянул конверт.

— Спасибо и вам, — коротко поблагодарил хирург. Бросил, не глядя, конверт в ящик стола. — Идите сейчас на административный этаж, уплатите причитающееся в кассу, а мы будем готовить палату, одноместную, конечно?

— Если возможно, пожалуйста, — взмолилась Татьяна.

— Павел Сергеевич на особом счету, — успокоил ее врач.

Они задержались на какие-то минуты в коридоре — Татьяне необходимо было выговориться. Дверь кабинета распахнулась, Цимбалин только что не вылетел вдогон — по глазам Воля понял: поглядел и пересчитал. Тон мгновенно сменился, он лебезил, взял Таню под руку, сам повел в бухгалтерию, ласково кивал Воле. Исчез, как испарился, вальяжный профессор — мелкий услужливый смерд семенил перед барыней, и только та, дурочка, ничего не замечала, принимая купленную теплоту за неподдельную монету.

Кабы не Самвелян, настроение у Воли было бы вконец испорчено. Чернобородый богатырь встретился им в коридоре. Таня бросилась к нему, как к задушевному другу, схватила за руку и, глядя в глаза, благодарила, благодарила… Тот сконфузился, отступил на шаг, большой, мощный, сколько раз слышавший подобное, печально смотрел на нее своими воловьими глазами. В них тоже сквозил приговор, но не цимбалинский продувной, а человеческий, сострадающий.

Воля отвел реаниматора в сторонку, сунул в карман конверт. Самвелян, как свойственно только могучим и тучным мужчинам, вдруг весь покрылся красной краской, запыхтел и пролепетал что-то вроде: «Понимаете, иначе не проживешь». Тут уж пришлось Воле его уговаривать, хвалить, и хотя конверт лежал в кармане, но здесь было не жалко, не противно, наоборот, меж ними установилось некое духовное родство, позволяющее откровенный вопрос.

— Что, доктор? Скажите мне, плохо?

— Не совсем хорошо. — Глаза его покрылись масленой пленочкой, блестели тепло и добро. — Павел Сергеевич выполз, точнее, выползает — сами увидите, впрочем.

— Что — рак?

— Рак — завтра, сегодня — сердце и легкие, — повторил цимбалинские слова Самвелян. — Впрочем, я надеюсь. Знаете, он уже шутить изволит, наши девочки от него без ума.

— Признаться, на нашего Профессора не похоже, — с изумлением заметил Воля.

— А близко был, близко, тут люди порой меняются, — сказал реаниматор с доверительной интонацией. — Впрочем, вы его не закармливайте только, он еще совсем слаб, ну да я приду, не в деньгах дело, — добавил он, снова смутившись, и похлопал Чигринцева по плечу. — Случалось вытаскивать хуже, — чтоб как-то закончить, произнес он и удалился, оставив Волю одного.

После административных формальностей, быстро улаженных Цимбалиным, сидели у него в кабинете, пили кофе с булочками, предлагалось даже для проформы виски, ждали сигнала. Через час с небольшим медсестра доложила, что больной переведен в палату, на этаж.

— Ну-с, идемте! — возгласил Цимбалин.

С замиранием сердца отправились, ступили на порог. Худой, с ввалившимися глазами, в черных очках синяков, с обтянутым кожей птичьим носом, Павел Сергеевич был не похож на себя самого. Поднял глаза, увидал их и вдруг криво улыбнулся чрезвычайно странной улыбкой, придавшей его гордому лицу необычно теплое выражение, какое никогда раньше за ним не замечалось.

— Восставший с того света приветствует вас! — проскрипел он, не отрываясь от подушек. Таня бросилась целовать, гладила голову, руки, поила из специального поильничка грейпфрутовым соком. Даже Воля приложился к профессорским мощам и услышал небывалое: — Волюшка, голубчик, рад тебя видеть.

В палате воцарился тихий праздник. Цимбалин прилюдно похвалил больного, что тому было несказанно приятно, затем поднял одеяло, проверил, как закреплена трубочка мочеприемника, опять похвалил и оставил их одних.

— Теперь через трубочку буду, — шепнул Профессор Татьяне.

— Не беда, — подбодрила она. — Жив-здоров, а это главное.

— Первый этап, потом опять резать, чтоб напрямую, — пояснил Павел Сергеевич, но видно — сам не верил.

Чигринцев смолчал. Тут заглянул здоровущий Самвелян, с налета принялся ворковать над больным:

— Ваша главная забота — беречься от пролежней. Чистая постель без складок, марганцовка, облепиховое масло.

— От чего они? — с ужасом спросила Таня, глядя на глубокие язвы на ногах и крестце отца.