— Теперь так и будет, скачками, но морозец свое возьмет, — весело потягиваясь, сказал вслед Чигринцеву Григорий, постоял на крылечке и убежал в дом готовить пищу вкрай оголодавшим собакам. По всему выходило — настоящий охотник появился в Бобрах только теперь. Что же понесло Чекиста в Пылаиху? Охотился? Охотился, только не за зверем — следил за новым подозрительным соседом, привычка того требовала.

8

Рано утром, на рассвете, Чекист постучался в дверь. Проклиная в душе нового нахлебника, Воля скинул крюк с петли, нырнул назад под одеяло.

— Под кроватью поищи, должна там последняя литровка остаться, — приказал, не скрывая презрения, грубым, сонным голосом.

— Нет, Владимир, не так ставишь вопрос. — Ильич шагнул к столу, победоносно припечатал скатерть бутылкой, как гербовой печатью сельсоветский писарь, громко и со значением. — Долго спишь, я в былые годы к этим часам уже всю тайгу оббегаю. На вот — Ильич на чужие не пьет. Поднимай мослы, лень московская.

— Оставь меня, и быстро, дай спать! — отрезал Воля на повышенных.

— Не хочешь? Я к Босиной матери затемно сбегал — пей, или презираешь общение? — Голос его дрожал от обиды.

— Ильич, иди с Богом, дай выспаться. Зашел, спасибо, но мне не надо, — уже миролюбиво погнал его Чигринцев.

— Спать так спать, ты ведь и с леса еще небось не отоспался, — согласился Чекист, но не удержался, ввернул: — В Пылаихе что искал — барское золото? Тут не затаишь, парень, щебетовские на всю округу растрезвонили. Нет там ни грамма, давно до тебя все выгребли, тут же народ — пройда на пройде. Ну я к слову, к слову, — напуганно протянул вперед руку, видя, как грозно Чигринцев поднимается на кровати. — Я так, Гришка в лес собирается, валяй с ним, может, собаки кого и выгонят.

— Иди, змей, прочь! — хотелось уже запустить в него вещью потяжелее сапога.

— Хорошо, я оставляю, извините, коли что не так, но Иван Ильич на чужие не пьет никогда! Да! — Чекист хлопнул себя в грудь, развернулся по-строевому на пяточках и был таков. Бутылку оставил стоять на столе.

…Воля открыл глаза часам к двенадцати. Потом кипятил чай, завтракал — никто его не беспокоил. Заглянул к Валентине. Ванюшка еще не вернулся из школы, Бори нигде не было видно.

— Тебя обпил, ускакал к матери — теперь дня на три-четыре. Оставляет нас одних, а представь, каково зимой, — спокойно, со всегдашней улыбкой проворковала Валентина.

— Ты б Ванюшку в интернат отдала, зимой, наверное, страшно через лес одному.

— Страшно. Когда, бывает, встречаю его на санях. Он ведь ссытся у меня, ребятишек стесняется — ни за что не хочет в интернате жить.

— А к доктору водила?

— Какие доктора, так до армии будет, старший тоже дудонился, пока в казарму не попал, — просто призналась она.

Воля ушел домой, валялся день на кровати, слушая радио. Наведался к Чекисту, но на доме висел замок. Только вечером появился Гриша — расставлял капканы на бобров. Заглянул к нему на огонек.

— Я шкурками сейчас кормлюсь, — как бы оправдываясь, объяснил Гришка, — жена шьет, я выделываю. Четыре бобра, от силы пять — манто на полторы-две тысячи долларов, раньше на поливалке пахал, разве так платили? Ну да всех повыгоняли — сокращение. Лесом больше наработаю.

— Отец где?

— В Москву укатил. Этот спьяну чего не нагородит. Ждал меня, дом боится один оставить. Теперь здесь до Нового года засяду.

— Пойду к себе, не выспаться никак, — соврал Воля.

— Меньше спи, — хохотнул Гришка. — Завтра отправимся поутру?

— Давай, куда деваться. — Крестьянская жизнь вдруг наскучила. Разом и бесповоротно. Уже знал: долго не высидит — сходит в лес, скорее для профилактики, чтоб убить два-три дня, и побежит в Щебетово — подгонять ремонтеров. Была бы машина на ходу, наверное, рванул прямо сейчас, вслед за психанувшим Иваном Ильичом. Бося, Валентина, ничем не повинный Ванюшка — все стало чужим. Да все и было чужим.

…Трое суток таскались с Гришкой по лесам, но, на счастье, никого крупного не убили. Вечером последнего дня в капканы попали первые бобры. Большие, почти квадратные и тяжелые, в мощной темно-коричневой шубе.

Холодная тушка лежала на чистом полу бани. Сжатые в локтях, сведенные, как у младенца, ко рту передние лапки, похабно разваленные задние. Гладкий и мощный кожаный хвост-шлепало, мелкие, подслеповатые глазки, оскаленная хищная мордочка грызуна с прокуренными верхними резцами. Так красит зубы краснотелая осина, которой только и питается животное.

С нескрываемым торжеством Гришка приподнял покореженную заднюю лапку — старая бобриха побывала в капкане прежде, но тогда челюсти лишь прихватили палец. Она отгрызла его под самый корень, уползла в нору. Теперь капкан защемил выше, перебил хрупкую кость. Цепи хватило доползти до воды, где, выбившись из сил, она и затонула.