В зале ВИЦО было очень весело. Йехезкель остался доволен тем, что не испортил сыну праздник. «Учитель Моше», неся перед собой десять заповедей, шагал важно и все время глазами искал «атомного капитана». А «атомный капитан» под пристальными взглядами десятков детей, касавшихся его серебристого щита и испуганно глазевших на его желто-зеленую маску и на широкий ствол «атомного ружья», прыгал из угла в угол по всему большому залу. Он танцевал и попеременно ловил какого-нибудь мальчика. Пойманный тут же начинал плакать под смех остальных, которые были очень довольны, что не они попали ему в руки. А когда «капитан» поднялся на сцену, все дети замолкли, в зале воцарилась тишина. Наступила торжественная минута бала: объявление решения жюри и распределение премий. «Капитан» сперва попрыгал на сцене, а потом вместе с несколькими женщинами начал кружить по залу. Прошло минуть десять. Напряжение в зале росло. Жюри молча и пристально глядело на маски, окидывая взором каждого ребенка. И вдруг заиграл оркестр, потом жюри, посоветовавшись, вынесло решение. И снова грянула музыка. «Капитан» явился с решением! Его большие и тяжелые сапоги направились в сторону Йоси.

— О, боже, боже мой, выбор пал на Йоси… На нашего Йоси! — тихо прошептала бабушка.

Действительно, выбор пал на Йоси.

«Учитель Моше» вначале растерялся, но затем все же овладел собой. Учитывая торжественность обстановки, он принял важный вид. Он высоко поднял священные скрижали, первые строки которых ученики первого и второго классов знали наизусть: «Не убий!.. Не укради!»

— Первую премию получает «Учитель наш Моше»! — торжественно, на весь зал возвестил «атомный капитан». Загремел гул аплодисментов. Дети хором одобрительно зашумели. Оркестр заиграл марш. Йехезкель искал стул, чтобы сесть. Но где же в этой суматохе найдешь стул? И он остался стоять. Он стоял до конца бала. Улыбка застыла на его лице. Он не переставал смотреть на бороду, не мог оторвать от нее глаз.

Они были соседями. Окна их домов блестели друг против друга. Сквозь окна одного дома можно было видеть до мельчайших подробностей все, что происходит внутри другого, и даже все, что там варится. И не только видеть, а нюхом чувствовать запахи готовящихся блюд и приправ, от запаха сбежавшего молока и до костей, варившихся в супе.

Проклятие! В последнее время у него в супе почти совсем пропало мясо, да и костей с каждым днем становилось все меньше.

Он сидел на подоконнике, углубившись в размышления и глядя на окна противоположного дома. Всякий раз, когда его взгляд падал на определенное окно, он отворачивал голову. Золотистые глаза Амалека выражали печаль и обиду, нижняя губа образовывала горестную складку, правое ухо перегибалось, как сломанное, а хвост уподоблялся извивающейся петле.

Он видел госпожу, сидящую напротив за обычным занятием — бесконечным прихорашиванием. В сущности, как хорошо, что такие занятия для собаки совершенно излишни! Часами могла сидеть эта госпожа, хозяйка Томми, против зеркала, сама себе улыбаясь и напевая с закрытым ртом мелодии фокстрота. Затем она брала Томми на руки, ласкала его и пускалась с ним танцевать. Какой уважающий себя пес, скажите на милость, разрешит, чтобы с ним так нежничали?

Внизу расположен небольшой квадратный садик, в нем кое-где зеленеет трава. Если муниципальный инспектор ленился делать обход, здесь можно было найти и хорошие кости.

Амалек не бывал голодным, нет. Только найденная бесхозная кость была ему в сто крат милее, чем та, которую ему давали на кухне. Прелесть найденной кости была не столько в ее мозговых качествах, как в улавливаемом обонянием запахе неизвестной собаки, которая еще до него, до Амалека, уже прикасалась и принюхивалась к ней. Иногда именно этот запах побуждал его к розыску той, другой собаки. Ведь это означало, что с такой костью связано приключение, а Амалек, по правде говоря, любил приключения…

В противоположном окне на подоконнике появился Томми. Амалек ненавидел в нем все — от волос на голове до когтей на лапах. Томми отвечал Амалеку тем же. Ежедневно они стояли друг против друга, как два недруга, собирающиеся с силами для решительной схватки, оценивая друг друга испытующими взглядами.

— Итак? — не раз вытягивал Томми голову в сторону и вверх с наглой дерзостью.

— Всему свое время, — отвечал глазами Амалек.

Почему его зовут Амалек?! Разве он враг израильтян? Ведь генеалогическая линия его безупречна. Рыжая кудрявая Зриза, его бабушка, получила известность как надежный сторож виноградников. Она умело отличала различные завывания шакалов. Эта Зриза, с резвыми ногами и гибким корпусом, периодически щенилась, принося детенышей разных мастей: коричневых, черных, пятнистых. Все они распространялись по всему селению. Зереш — мать Амалека, ходила с охранником Меиром, у которого на плече висело ружье, а ноги были обуты в сапоги. Нет такого места во всей Издреэльской долине, где не остались бы ее следы. А он, Амалек, — представитель третьего поколения, как бы аристократ. Его собачья судьба предоставила ему нюхать мостовые Тель-Авива. И зачем ему дано было имя Амалек? Где она, правда?

Со своими хозяевами у Амалека сложились дружеские отношения. Даже к дедушке и бабушке, недавно приехавшим сюда, он проявил исключительную вежливость, хотя от них отдает чуждым для Амалека запахом. После их приезда он обнюхал все привезенное ими имущество, все узлы и даже обувь старика. Правда, дед на него прикрикнул: «Вон отсюда!» Он отступил в сторону с глухим ворчанием и, обнажив верхний ряд зубов, намеревался лаем выразить протест, чтобы отстоять свою собачью честь. Но, подняв голову и увидев длинную седую бороду и голубые глаза старика, полные печали. Амалек вернулся в свой угол. «Что поделаешь?! Пусть будет так! Ведь старик — все же дед Давида, а Давида сейчас нет…»

Правда, вместо Давида есть Авигдор, но это совсем не то. То, что знает Давид, пока неизвестно его сыну, у которого еще и зубов-го нет. У людей, оказывается, зубы тоже играют большую роль. У маленького Авигдора только сейчас начали резаться зубы. Он любит тянуть Амалека за хвост и даже кусаться как собака. Но лицо Авигдора еще запрещено лизать. Однако дружба — это большое дело. И дружба между фамилиями Амалека и Давида имеет глубокие корни.

Но давайте, пожалуйста, вернемся к Томми.