Хава забыла о своем решении говорить на чистом литературном иврите. Ритм ее речи ускорился и незаметно перешел в сплошной галоп с короткими паузами.

— В конце концов мне наплевать на то, что о нем говорят. Меня сразу потянуло к нему, и я согласилась при первой же возможности встречаться с ним. И мы встречались, везде, где придется. В кафе, в клубе. Мы часто гуляли вместе. Вы знаете, что позавчера я сдала последние экзамены и решила по этому случаю устроить для себя небольшой праздник. Чтобы повеселиться как следует. И я сказала, что вечером зайду к нему и вытащу его из лаборатории. Но получилось так, что он сам пришел ко мне, хотя и позже. Он тогда был очень занят в лаборатории, но это неважно.

Я готовилась к его приходу. Нарядилась, причесалась. Долго вертелась у зеркала. У меня в комнате стоит большое зеркало, во всю стену. И я видела в нем не только свое лицо, но всю себя, все свое тело и думала: я тоже красивая. И еще были у меня разные мысли… Может быть, нескромные, преждевременные, но они сами приходят как-то в голову при подобных обстоятельствах… И вот он пришел.

Мы расцеловались. Он целовал меня молча, уверенно, не спеша… Вы, вероятно, понимаете, что я имею в виду? И все это время, представьте себе, он молчал. Кроме отрывистого «здравствуй», которое он произнес у дверей, больше ни звука… Мы целовались, я перебирала его волосы, ласкала их, взлохматила его шевелюру, потом пригладила ее руками. Я была очень счастлива. Я испытывала радость жизни. Неужели же он мог быть на войне жестоким?

А теперь я расскажу вам, как он заговорил со мною. Но это было уже потом, после того, как мы любили друг друга… или как это назвать… Я лежала на спине, прикрытая простыней, а он лежал рядом. Ему, должно быть, было жарко. Я открыла глаза и вижу — он смотрит на меня. Оперся на локоть, слегка приподнявшись, и не сводит с меня глаз. Я была убеждена, что он смотрит мне в глаза, но оказалось, он смотрит на мои губы. Я знаю, что они у меня не безобразны, и я спросила его, в чем дело. А теперь я точно передам его словами все, что он сказал мне. Он начал с такой фразы:

«Сегодня ночью шел дождь в Иудейской пустыне».

Я удивилась: к чему бы это? Но я ведь медичка, я сообразила.

«У тебя, вероятно, ревматизм, раз ты почувствовал дождь?»

Но я тут же поняла, что сказала глупость, и не знала, как мне выпутаться. Я приласкала его, а он сказал:

«Забудь свою медицину. Это совсем ни к чему».

Я почувствовала, что он как бы отдаляется от меня, хотя он даже не пошевелился. Это ощущение шло от выражения его лица — на нем появились сердитые складки, оно как бы сморщилось. Тогда я стала шептать ему самые ласковые слова: милый, любимый, желанный… Потом я призналась, что сболтнула про ревматизм, так как хотела его поддеть. Немного погодя, уже другим тоном, я спросила:

«А откуда все же ты знаешь, что там… в Иудейской пустыне ночью шел дождь?»

Он ответил:

«Это видно по твоим губам. Они накрашены, я целовал их, и краска вся сошла, остались еле заметные следы, словно трещинки… Видела ли ты когда-нибудь рельефную карту Иудейской пустыни? Видела ли ты, как дождь смывает бурую землю и несет ее в вади?»

Не правда ли, странно? Что вы на это скажете, доктор? А теперь слушайте дальше. Он сдернул с меня простыню и сказал:

«Если бы это было плодом, то я бы его вкусил».

«Что?» — спросила я. На сей раз я постаралась не впутывать сюда медицину. А он все смотрел на меня. Затем прикоснулся пальцем к моей груди и сказал:

«Знаешь, это — дерево».

«Ладно, пусть будет дерево», — подумала я. Далее, видно, последует объяснение. Я ждала, а он, опустив голову, стал целовать мою грудь и вдруг сказал, что на дереве есть колючки…

Затем мы несколько минут лежали молча, мне захотелось снова услышать его голос, и я спросила о дереве. Что он хотел этим сказать?

«Ты знаешь, как были созданы твои груди?» — прошептал он.

Я пожала плечами и закрыла глаза в знак того, что не знаю.

«В Иудейской пустыне, среди дюн, — сказал он, — иногда бушуют песчаные бури. Ветры увлекают за собой пески. Они движутся наподобие плотного тумана со скоростью шестидесяти километров в час. Когда песок на своем пути встречает дерево, он начинает кружиться и собирается вокруг его ствола. Появляется сначала нечто вроде холмика. И холмик растет, растет. Проходит несколько дней — и дерева уже не видно. Только на вершине песчаного холма торчит мягкая веточка. И кажется, что так было всегда, испокон веков. Если ты взберешься на холмик, то найдешь там завядшие листья, они все уже побурели или стали коричневыми… Вот как были созданы твои груди».

Я слушала его очень внимательно. Внезапно у меня в голове мелькнула мысль, и я спросила:

«А что ты делаешь здесь, среди дюн?»

Видно, мне не следовало этого спрашивать, но я рада, что спросила, и сейчас вы поймете почему. Его лицо вдруг сделалось холодным, будто страшное воспоминание воскресло в мозгу, и он сказал:

«Я скитаюсь по пустыне и разрушаю на ней все живое, я стреляю, взрываю… Это закон войны… Вот что я делаю».

Я испугалась странной интонации, прозвучавшей в его голосе. Мне хотелось наконец понять, что он говорит. Чтобы не молчать, я ухватилась за его последние слова и по какой-то ассоциации поспешила ответить: