После встречи Беленко с офицером КГБ представитель советского посольства Александр Шишаев назвал эту встречу „фарсом, позорящим японское правительство”. Он утверждал, что „Беленко не мог даже внятно отвечать на вопросы. Он находился под действием наркотиков. Перед советскими представителями сидел манекен”.

С перелетом Беленко в Соединенные Штаты советское давление на Японию не ослабло. Но цель была теперь уже другая, более скромная: добиться возвращения МИГа до того, как американцы смогут его обследовать. Разведывательные полеты советских самолетов и захват японских рыболовных судов продолжались. Москва угрожала экономическими санкциями и намекала на всяческие страшные, хотя и не называемые конкретно, последствия, если Япония не уступит.

Пентагон хотел перевезти самолет в Соединенные Штаты, испытать его на земле и в воздухе и сохранить за собой. „Мы настаивали на этом, — вспоминает Дональд Румсфелд, тогдашний министр обороны. — Нам нужен был самолет. Нам нужно было установить, из какого металла он построен, испытать его в полете, разобрать его, снова собрать и снова испытать в воздухе”.

В Госдепартаменте кое-кто возражал, что все это крайне скверно отразится на разрядке и осложнит решение других вопросов, связанных с СССР. Кроме того, госдепартамент не хотел оказывать давление на японцев, которые сначала склонялись к тому, чтобы поскорее возвратить самолет Советскому Союзу и „позволить русским сохранить лицо”.

Был, однако, найден компромисс. Самолет будет задержан в Японии на месяц. Такой срок необходим, по мнению Пентагона, ученым и инженерам для получения всех интересующих их сведений. Они разберут самолет и обследуют все его детали на земле. На это уйдет минимум тридцать дней.

Японцы обязались предоставить эту возможность при условии, что американские специалисты не будут носить военную форму и станут работать в качестве консультантов под японским контролем.

Отвергая все советские протесты и обвинения, правительство Японии выразило удивление, что СССР до сих пор не извинился за нарушение японского воздушного пространства. Министр иностранных дел Киици Миядзва заявил: „Мне кажется, что Советский Союз является страной, которая готова без конца обвинять других, — но это не снимает с нее обязанности контролировать действия своих военнослужащих”.

На очередное советское требование, чтобы МИГ-25 был немедленно возвращен, другой представитель японского министерства иностранных дел ответил: „Советский Союз должен сначала дать официальное и убедительное объяснение инцидента. Если вы забросили что-то на соседский участок, пусть даже ненамеренно, смешно начинать объяснения с соседом с требования вернуть этот предмет. Пока что мы намерены задержать самолет как вещественное доказательство нарушения наших границ, — на время, пока будет продолжаться расследование всего дела”.

Когда выяснилось, что американские „консультанты” уже в пути, чтобы принять участие в японском „расследовании”, советскому правительству стало ясно, что у него нет шансов предотвратить изучение самолета американцами. Поэтому они переключили пропаганду на население внутри страны и усилили давление на Соединенные Штаты. 14 сентября ТАСС предпринял попытку представить Беленко как героя и патриота, похищенного вопреки своей воле заокеанскими „темными силами” при потворстве неискренних японцев. Согласно ТАСС, Беленко сбился с курса во время обычного тренировочного полета, остался без горючего и вынужден был приземлиться в Хакодатэ. Был пущен слух (на эту удочку попались и некоторые западные корреспонденты), что Беленко поддерживал радиосвязь с базой чуть ли не до самого приземления. ТАСС уверял, что японская полиция набросила на голову Беленко светонепроницаемый капюшон, поволокла его под руки в машину и с тех пор содержит его где-то в изоляции, отклоняя советские просьбы встретиться с летчиком.

Министр иностранных дел СССР Громыко, прилетевший в Нью-Йорк 20-го сентября, на вопрос о Беленко ответил: „Этот инцидент подлежит обсуждению с американцами”. Вечером того же дня на ужине с Генри Киссинджером в гостинице „Уоллдорф Астория” Громыко подчеркнул, что возвращение Беленко является настолько важным для Советского Союза, что „лично Брежнев занялся им”. „Мы не уверены, — сказал Громыко, — что человек, представленный нам в Токио, был Беленко. Подозрение, что Беленко похищен и задерживается против своей воли, надолго осложнит советско-американские отношения; но оно рассеется лишь в том случае, если нашим представителям и советскому врачу будет разрешена продолжительная беседа с Беленко”.

В Вашингтоне советские дипломаты старались организовать в Конгрессе настроения в пользу возврата Беленко. Работник советского посольства доставил письмо от жены пилота, Людмилы, и его матери в канцелярию члена Палаты представителей Данте Фасцелла, председателя комиссии Конгресса, наблюдающей за выполнением Хельсинкских соглашений. Судя по почерку, письмо было действительно написано женой Беленко, но его душещипательный текст был, вне всякого сомнения, составлен в КГБ.

Людмила и ее свекровь обращались к конгрессмену с просьбой подтвердить свою преданность принципам прав человека и помочь их сыну и мужу освободиться, чтобы воссоединиться с Людмилой и убитой горем семьей.

Советское посольство направило посланника — советника Юлия Воронцова в Госдепартамент — еще раз потребовать „достаточно продолжительной” встречи советских представителей с Беленко.

В Москве министерство иностранных дел организовало мелодраматическую пресс-конференцию для представителей советской и иностранной печати: на пресс-конференции появились жена Беленко и его мать, которую он видел в последний раз двадцать семь лет назад, когда ему было всего два года. Представитель министерства иностранных дел Лев Крылов, ведущий пресс-конференцию, объявил с самого начала, что распространяемые „западной пропагандой” сведения, будто Беленко добровольно улетел в Японию, поскольку был неудовлетворен жизнью в Советском Союзе, являются „бессовестным вымыслом”. „Все это ложь от начала до конца”.