Длились эти рассказы не больше полутора часов, но казалось, что прошло полночи. Обратно дошли так быстро, что было странно — почему так медленно добирались до этого кладбища вначале?

На следующий день и последующие две недели детские разговоры, так или иначе, были связаны с вечерним походом. Все прекрасно помнили, кто откуда ушел и кто «был вместе с нами». Конечно, поход был групповым испытанием: одни подтвердили свое авторитетное положение и значимость, другие фактически проходили обряд посвящения.

Кроме того, была достигнута вторая цель, столь важная для девочки-организатора: совместное переживание и преодоление страха, общие сильные впечатления, а потом и воспоминания о событиях заметно сплотили всю компанию. Отношения между детьми, участвовавшими в походе на кладбище, стали более близкими, дружелюбными и заботливыми. А вся эта компания приобрела особую привлекательность для тех детей, которые не были вместе с ними и мечтали теперь о том, как пойдут туда на будущий год.

Также было ясно видно, что реально происходившие события чем дальше, тем больше становятся поводом для разнообразных невероятных рассказов, где желаемое выдавалось за действительное, все было сильно преувеличено, много нафантазировано, — но никто из реальных участников против этого не только не протестовал, а наоборот — принимал активнейшее участие в распространении фантастических версий. Событие превращалось в групповой миф, который детям был нужен.

Интересно, что быстрее всего все забыли, что до кладбища так и не дошли. Поэтому в дальнейших воспоминаниях эта история фигурировала под названием «Как мы на кладбище рассказывали страшные истории». Формальная точность передачи конкретных событий того вечера действительно не имела большого психологического значения — важна была правда детских душевных переживаний, и здесь они были близки к истине.

Очерк посещений «страшных мест» будет неполным, если не упомянуть о месте, которое для многих детей является страшным, но где все дети бывают по нескольку раз в день. Это уборная.

Если говорить об уборных, которые вызывают большие или меньшие страхи практически у всех детей, то это традиционные дачные и деревенские дощатые домики с «очком» или такие же уборные со многими «посадочными местами» в детских летних лагерях.

Со «страшными местами», описанными в этой главе, такую уборную роднит несколько характерных черт.

Во-первых, все дети (да и многие взрослые) боятся туда провалиться и уже никогда не выбраться. С точки зрения взрослого, этот страх имеет вполне реальные основания ввиду обычной хлипкости этих сооружений, несоразмерно больших дырок и устрашающей перспективы, которая видна в эти отверстия. Но у ребенка естественные опасения подобного рода подкрепляются более глубокими переживаниями раннего возраста, имеющими почти магическую силу. Дело в том, что для младших детей любая уборная, включая домашний ватерклозет, — это место, вызывающее некоторое напряжение и тревогу. Один из источников этой тревоги — методы, которыми родители приучали ребенка к горшку. Другой — кроется в особенностях детского мышления.

Когда маленькие дети сидят на горшке, они воспринимают результат своих стараний как отделившуюся часть самих себя. Поэтому им, как правило, небезразлично то, что происходит с этим дальше. Они живо интересуются сливом воды, уносящей все в черную дыру канализации. Этот процесс переживается детьми как модель того, что может случиться с ними самими, если они упадут в унитаз. Как помнит читатель из предыдущих рассуждений, ребенок не осознает несоответствия размеров — этот факт для него не имеет значения. Ребенка завораживает само действие.

Поэтому у младших детей нередко встречается страх даже перед унитазом, а он не идет ни в какое сравнение с ужасностью уборной с «очком».

Этот страх, будучи типичным, нашел свое отражение и в детском фольклоре. Среди традиционных страшных историй есть сюжет о том, как из горшка в школьной уборной высовывались черные руки и утягивали сидящих в дыру. Так пропало много учеников этой школы, которых поодиночке отпускали в уборную с урока.

Недаром, как и положено по отношению к «страшному месту», дети предпочитают ходить в уборную компанией. Часто этот поход имеет в детском языке кодовое название и представляет собой целый ритуал.

Во-вторых, деревенскую уборную роднит с другими «страшными местами» присутствие там устрашающей, самопроизвольной и отвратительной жизни, которая активно идет внизу: бульканье, шевеление населяющих эту бездну мерзких существ, во власти которых так боится оказаться ребенок.

В-третьих, уборная — это место уединенное, пограничное, не обитаемое людьми, но отмеченное присутствием страшных существ даже в самой кабинке, куда входит ребенок: там можно в изобилии встретить толстых пауков-крестовиков, раскинувших свою паутину, тяжело жужжащих синих мух, осиные гнезда, прилепленные к притолоке. Куда ни повернись — везде столкнешься с каким-нибудь мелким, но воинственным хозяином этого места, а человек, расположившийся в уборной, оказывается в определенный момент совершенно беззащитным.

Вообще создается впечатление, что повышенная непривлекательность наших уборных и обилие устрашающих деталей их внутреннего устройства даже в домашних деревенских нужниках, где так легко все привести в порядок, обусловлены не только низкой бытовой культурой населения. Похоже, что они связаны также с иным, чем, например, на Западе, символическим отношением к этому заведению. Общая логика этого отношения (кстати, напоминающая детскую) выглядит примерно так: место, где отправляются низменные потребности, по справедливости, должно соответствовать им своим видом, т. е. здесь соединяется подобное с подобным.