— Какая жестокость! — воскликнул Лино и весь съежился, словно это на него обрушились удары ножа.

— Да, Лино, жестокость. Ствол раскрылся и упал на меня, но это уже было не дерево, а женщина с одной ногой… Листья что-то шептали мне на ухо… Зеленый свет свежих сочных побегов мешался с сиянием луны… Один я знаю, братец, какое это наслаждение… Я навалился на самку… Да, жаль, что я сразу же ушел и больше с ней не встретился…

Помолчали. Теплое, соленое, дышащее соблазном море… Донимала жара, еще до восхода солнца.

— Надо же так… Я рассказал тебе свою историю только потому, что и с тобой случилось похожее. Ты обнимал вон тот банановый ствол.

— Не знаю и никогда не узнаю, Макарио, что меня пригнало сюда и в котором часу я ушел из дому… Одно точно — моя ночная женщина живет не в банановой роще, а в море. Я видел, как она нырнула в пену прибоя, вон там, смотри, там, где свет играет с тенью… Я побоялся плыть за ней…

— Еще чего! Слава богу, что не утоп и не превратился в акулу, ящерицу или рыбу. А что ты думаешь, Лино, о рассказах Рито Перраха?

Лино дрожал в приступе лихорадки.

— Если здесь, на земле, — толковал Макарио Косматый, — мы видим целый мир, то и там, под водой, на глубине каких-нибудь двух-трех сотен метров, водятся чудища с человечьими головами и глазами ястребов. Они приросли к скалам, как окаменевшие деревья, но между ветвей колышется слизь, да плотная такая… Раки же до того прожорливы, что если в море попадает овца, от нее в один миг не остается ни косточки, ни шерстинки — копыта и те сгложут. А вслед за раками тысячи золотых рыбок проворно очищают воду от кровяных пятен… А еще есть морские звезды, которые ходят и говорят…

— Не морочь мне голову своими баснями, я и так весь дрожу от страха!

— Теперь, чтобы избавиться от мерзкого осадка, тебе надо одно — и будешь чистенький, словно тело тебе вылизал теленок, — в полдень, когда жарче всего печет солнце, приложи ко лбу серебряную монету: холод металла дойдет до сердца и прогонит усталость от объятий рыбы.

— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там не едят того, что ем я!

— А что такое ты ешь, ну-ка?

— Чешую рыб со дна морского…

Лино схватил ее, горя желанием поцеловать, но она ускользнула, ослепительно сверкнув зубами под покровом жаркой звездной ночи. Глаза козы — только морской, впалый лоб, черные гладкие волосы, влажные от соленой воды и пота жгучей женщины.

— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там спят не так, как я.

— Как же ты спишь?

— На матрасе из пены, в простынях из глубинной воды.

Он поймал ртом ее губы. Послышался тихий стон, когда, уклоняясь от поцелуя, она повернула шею и прижалась головой к земле банановой рощи — сырой, пористой, с песком, еще хранящим под холодной, зернистой и как бы металлической поверхностью остатки солнечного жара.

— Лино Лусеро не может взять меня к себе в дом, потому что там не пьют того, что пью я, — морской водички.

Скользкая, будто вся в мыле, она вырвалась из объятий Лино и пустилась наутек — хвост крутился словно вихрь и нес ее с быстротой ветра. Лино гнался за ней, но поймать не мог. Наконец он догнал «ее. Она далась ему в руки. Он прижал ее к груди, прильнул всем телом и поцеловал взасос. Она смеялась, переводя дух, невинно резвясь, а глаза блестели от жары.

Косматый беспокоился о Лино и, разыскивая его, не пожалел ног. Тем временем их приятели отправились на рыбную ловлю и помогали знатокам забросить сети, но не в море, а в устье безбрежной реки — там, где вода неслась по узким бороздам из тины, песка, веток, там, где жабы, скалистые уступы, гниль.

Макарио Айук Гайтан привел Лино к рыболовам; с берегов кричали:

— Выловите мне славную рыбку!

— Мне самую красивую!

— Согласен на аленький ротик! Косматый протянул Лино гитару.

— Гитара, — сказал он ему на ухо, — похожа формой на твою зазнобу, только хвост у нее вверху.

И Лино Лусеро, прежде чем заиграть, щупал и гладил гитару, водил пальцами по струнам, и дрожь струн передавалась ему.

— Где ты, где ты, голубица,

неужели умерла?

Вся душа моя томится

с той поры, как ты ушла.

— Я рыдала и страдала,

горевала по тебе,

и плакучей ивой стала,

покорившись злой судьбе

[28]

Рыбаки на берегу прохаживались около костров, зажженных, чтобы отпугивать ягуаров, чьи шаги по опавшей листве становились слышны, как только немного стихал грохот моря, а главари перекидывались в карты и потягивали ром из горлышка бутылки.