Минуту царило молчание. Янаш также встал, пошёл поцеловать руку мечниковой, поклонился Ядзе, также ксендзу Жудре и исчез.

Наверху Никита приспособил для него постель, правда, без кровати, ибо таковых не было, и даже не было, из чего сбить тапчан, но соломы предостаточно. Янаш, однако, сначала спустился вниз посмотреть людей, были ли они на месте и бдительны, хотя Сениута, который так же на подгетмана метил, учинил это перед ним уже. Некоторые уже спали после путешествия, другие бодрствовали, меняясь временами. Ночь была холодная, спокойная и довольно ясная, за горами бледное свечение обозначало луну. Белые облачка пробегали по небу. Когда он обходил по кругу башню, из окна спального покоя выглянула головка с распущенными на плечи волосами, в темноте, видно, узнала Янаша и над ним, как шорох ветерка… как лист, падающий на землю… зашелестело словечко:

– Доброй ночи!

Янаш поднял глаза, наверху никого не было.

Недалеко от полосы холмов, которые опоясывали Гродек, тянулось довольно обширное плато, перерезанное только несколькими балками или оврагами. Это была довольно широкая степь, только в отдалении опоясанная лысыми холмами, выжженная солнцем, высушенная, жёлтая, дикая… Остатки пышных по весне трав сейчас торчали высохшими стеблями. Кое-где был виден круглый курган, а на некоторых из этих вечных могил торчали наполовину впалые в землю, странные, бесформенные, вытесанные из камня статуэтки будто женщин на коленях, держащих сосуды…

В степи было мало следов жизни, здесь и там неисчезнувшие ещё татарские кочевья, повыкопанные для очага ямы, повыбитые кольями отверстия и земля, утоптанная конскими копытами. Над ложем высохшего ручья немного кустов, покрытых степной пылью, а в кустах немного жизни, дикие звери, стаи птиц…

Как посмотреть, лысые холмы, изрытые ручьями и разбегающиеся в разные стороны. В балках должна была скрываться, если была, какая-то жизнь. С правой стороны можно было так же заметить в отдалении как бы табун пасущихся лошадей в тени холмов и временами двигающихся.

В утренние часы со стороны Гродка в степи появился всадник, с ним несколько борзых; он ехал вытянутой рысью, отпустив поводья коня, без дороги. Конь, видно, знал, куда шёл и направлялся, чувствуя табун своих. День был тёплый, осенний, а в степи припекало. Всё ближе и отчётливей показывался табун – даже лошади начали ржать от приближения коня и он им отвечал. Борзые держались спереди, всадник пару раз ударил коня и галопом приблизился к табуну.

Табун закрывал собой лагерь у входа в балки у ручья. Он выглядел бедно: несколько шатров из тёмного войлока, тёмных и маленьких, несколько шалашей, покрытых ветками. Кое-где, окружённые камнями, курились маленькие костры. Около двадцати оборванных людей волочилось вокруг. По загорелым лицам, плоским носам, впалым глазам, выступающим костям щёк легко можно было узнать татар, в грязной одежде, с диким взглядом, прохаживающихся, словно смотрели за лошадьми. Из шатра выглянул один и как бы в шутку, достав лук, излюбленной стрелой прицелился в едущего, смеясь белыми зубами. Прицелился, пустил стрелу, она просвистела возле ушей. Не испугался её всё-таки всадник; пришпорил коня, подъехал к шатрам и соскочил с седла. Татарские лохматые псы, ощетинившись, начали рычать, приветствуя борзых. За шатрами, которые были видны на переднем плане, немного дальше стоял более обширный и тесный. Путник спешился и направился к нему. Его беспрепятственно пропустили, как хорошего знакомого. Гость своей тенью заслонил вход, из середины отозвался хриплый голос. Ответили приветствием. Вошёл гость, кляняясь, приложив руку к устам. Конь, не требующий сторожа, остался один, только голову любопытно обратя к табуну. Внутри шатёр был разделён; в первой его части на кожаных подушках, с ногами, заложенными под себя, сидел чёрный загорелый мужчина с головой, обвязанной разновидностью тюрбана, одетый в красный грязный кафтан.

– Доршак! – откликнулся он, бросая весёлый взгляд.

– Ну я, Мурза-Шайтан, – сказал, садясь напротив него, – я прибыл в гости.

– Мы добрым гостям рады, а ты – добрый гость, – начал Мурза-Шайтан, – что у вас слышно?

– Гм… гм… было бы что послушать, – говорил Доршак, – но к этому нужно идти не спеша.

– Мы идём не спеша, – рассмеялся татарин, – лишь бы идти.

– Вам так скучно в степи сидеть.

– Смерть, – отпарировал Шайтан, – двоих людей убил от скуки – а один… одного мне жаль даже… никто так барана не жарил, как он, – махнул рукой, – ленивые люди. Жалею, что не пошёл на войну. Тут нечего делать, в замках люди начеку, деревни пустые, далеко в край пускаться опасно.

– Верно, верно.

Они посмотрели друг другу в глаза, улыбаясь.

– Ты, ты не напрасно прибыл, – отозвался Мурза, – ты что-то привёз за пазухой, говори.

– За пазухой нет, но тут, – он указал на голову.

– Говори же.

– А если бы что-нибудь хорошее выпало, что мне дадите? На коране клянусь…

Мурза смерил его глазами.

– Ты жадный, ты бы родного брата продал, – сказал татарин.

– Если бы мне хорошо заплатили! – рассмеялся Доршак. – Вам известно соглашение: четвёртая часть добычи либо выкупа – моя.

– Лишь бы людей не тратить, потому что у меня их мало, двоих убил, и не много осталось.

– А не можете взять помощи из иного котла?

– И с другими делиться, и с тобой! – покачал головой татарин.

– Был бы улов добрый и лёгкий…

– Говори. Мы согласны, – начал Мурза. – Когда? Где? На кого охота?

Доршак нагнулся к его уху.

– У меня есть гости.

– У вас? Кто?

– Бабы: жена и дочь большого польского урядника, богатого пана, женщины красивые и выкуп может быть добрый…

– На что выкуп, когда красивые! – засмеялся татарин. – Я их продам в сераль султану. Где они?

– Где! Подождите! Я вам на границу от Чёрной балки могу их привести. Там устроите засаду. Возьмёте их, как своих. Сто людей, пятьдесят хватит, защищать их некому будет.

Мурза слушал, удивлённый.

– Ты, пожалуй, сам на меня хочешь устроить засаду, – сказал он, – это неправда, ты неверный пёс, лжёшь.

– Я вас когда-нибудь предавал? – спросил Доршак. – Мы с вами живём как добрые приятели, по-соседски. А предал вас, наслав на поселение, из которого вы набрали и баранов, и холопов, и женщин, и коней? А мне что досталось?