Стараясь переменить тему и видя, что женщина больше ничего не может вспомнить, доктор Базилио начал повторять те немногие французские слова, которые знал:

— Souvenez-vous, souvenez-vous… [12]

Наклоняясь к ней, он твердил это, как заклинание.

Чужой язык — такая странная музыка, которую можно повторять, даже не понимая смысла. Слушая эти слова, сказанные по-французски, окружающие развлекались вовсю. Они не знали, что это значит, но повторяли умильными голосами, обращаясь друг к другу: Souvenez-vous!

И каждый посетитель кабачка вкладывал в эти слова особый, тайный смысл.

— Souvenez-vous! — говорила одна из женщин своему супругу, строя ему глазки.

— Souvenez-vous!

Гомон в зале становился все громче.

— Souvenez-vous! — воскликнул Пиппо Троизи, подняв свой бокал.

Внезапно доктор сердито остановил эту игру:

— Да замолчите же!

В зале наступила такая тишина, какая бывает только в школьном классе после окрика учителя.

Доктор еще раз перевел на сицилийское наречие то, что все и без него прекрасно поняли:

— Она ничего не помнит. Не помнит, откуда прибыла, куда ехала. Только и знает, что ее зовут Мадемуазель, а мальчика — Ванго. Вот и все. Вроде бы она его няня.

Слово «Мадемуазель» он постарался произнести с французским акцентом.

— Что ж она теперь будет делать? — спросила одна из дочерей кабатчика.

Спасенная женщина произнесла в ответ несколько слов, ее взгляд был затуманен слезами.

— Она не знает. Хочет остаться здесь. Ей страшно.

— Да что ей здесь делать-то? И этот малыш… у него же где-то должны быть родители. Нет, ей нужно сесть на пароход и плыть на родину!

— А где она, ее родина? — раздраженно спросил доктор.

— Вы же сказали, что она говорит по-французски.

— Но она говорит и по-английски. А одну фразу произнесла по-гречески. Так где же ее родная страна?

И тут женщина, словно желая запутать следы, снова произнесла несколько слов.

— Ну вот, а это немецкий! — объявил доктор.

Женщина добавила еще что-то.

— А это уже русский.

Мальчик по-прежнему сжимал в руке платочек. На нем был виден темно-синий кружок, в центре которого блестела вышитая золотом буква «В».

Ванго.

Доктор ласково взял малыша за ручку, и ему удалось на несколько мгновений вытащить платок из его пальцев. Над буквой «В» можно было разобрать слово, вероятно обозначавшее фамилию мальчика, — РОМАНО.

— А фамилия-то наша, итальянская, — сказала Карла.

— Ванго Романо, — повторила ее сестра.

Чуть выше, на кайме платочка, доктор разобрал — впрочем, не поняв смысла, — загадочные французские слова, вышитые маленькими красными буковками: Combien de royaumes nous ignorent.

Доктор прочел их вслух с медлительностью школьника, изучающего алфавит:

— Сколько… держав… даже не подозревают… о нашем существовании… [13]

В кабачке стояла мертвая тишина.

Рука Ванго, точно крошечная хищная птица, вцепилась в квадратный лоскуток, и тот бесследно исчез в его кулачке.

— О Господи! — вздохнула одна из женщин.

— Да-а, сразу видно: не нашего поля ягоды, — заключил Тонино.

Тем временем в кабачок вошел еще один человек. Он сел в дальнем углу, стянул с себя кожаную, насквозь промокшую куртку и спросил мальвазию [14] и пирожных. Его длинные, слипшиеся от дождя волосы были связаны шнурком на затылке.

— Сперва заплати, — ответил хозяин, подозрительно глядя на него.

Человека этого звали Мацетта. Здесь все его знали. Он зарабатывал на жизнь лишь тем, что перевозил тяжести на своем осле, и, конечно, нечасто мог себе позволить угоститься вином с пирожными — разве на Рождество да на Пасху. Вот отчего Тонино не доверял ему.

— Прежде заплати!

Человек пристально взглянул на него и бросил на поднос новенькую серебряную монету.

Кабатчик повертел ее в пальцах, оглядел с обеих сторон.

— Никак ты продал своего осла, Мацетта?

Мацетта охотно разнес бы в щепки стол. А самого Тонино повесил бы на потолочной балке, рядом с его чесноком и окороками.

Но тут он увидел мальчика в голубой пижамке.

Малыш глядел на него. Он крепко прижимался щекой к плечу своей няни и смотрел на Мацетту так, словно знал его.