- Как ты можешь хвалиться, тем, что пользуешься оскверненным переводом Священного Писания, - заводя самого себя, сказал пан Гумберт, глядя на новгородку загоревшимися глазами.
– Все же знают о том, что там написаны вещи вроде "никто не подаст сыну вместо яйца скорлупию", тогда как в настоящем тексте сказано "никто не подаст сыну вместо яйца скорпию", такого большого ядовитого паука.

 Любава невольно усмехнулась забавной ошибке переписчика, который, конечно же, никогда скорпионов не видел и решил подправить святого Кирилла, переведшего Евангелие с греческого на славянский.

 - Вот-вот, смеешься над искажением священного текста, - громыхнул пан Гумберт и, заведшись в должной степени, перешел в атаку, проявляя неожиданную осведомленность.
– У вас на востоке сплошное двоеверие. У вас иконе Святого Власия народ приносит в жертву кусочки коровьего масла. У вас народ носит на шее образки с изображением Пречистой Марии с одной стороны и с оберегом-змеевиком с другой стороны.

 Любава молчала, пережидая приступ праведного негодования всеми этими действительно нехорошими вещами. Огромная собака лизнула ей запястье, девушка осторожно отдала ей косточку, не отводя взгляда от возмущенного пана воеводы.

 - У вас народ носит на шее пергаменты со словами "авраам, враам, раам, аам, ам", написанные друг под другом, и считает это магическим оберегом. То же самое вы проделываете с именем архангела Михаила. Кощунники! Лучше быть совсем язычниками, чем такими двоеверами и самарянами.

 У него кончилось дыхание, и он невольно замолчал.

 - Пан Гумберт, хотите, я вам почитаю Евангелие?
– тихо спросила Любава.
– У меня с собой правильный текст. Без всяких "скорлупиев". Хотя бы беседу с Самарянкой у колодца прочту, - и она серьезно посмотрела в глаза своему обличителю.

 Наступило молчание.

 - Хорошо, - неожиданно тихо ответил ей воевода. И сразу спохватился.
– Познакомлюсь с оружием противника.

 - Ну какие же мы противники?

 - А кто же вы есть со своим Гейзенским Ойкуменизмом.

 - Каким? Чем? Расскажите, пан Гумберт.

 - Ты не слышала? Не слышала о двух друзьях христианах Горгонии и Дорофее, замученных императором Диоклетианом?

 - Простите, пан Гумберт.

 - Один из друзей считается покровителем Запада, а другой - Востока. Святой Войтех написал их житие, - как бы нехотя выдавил из себя пан воевода.
– Часть мощей святого Горгония находится в Гейзе. И тамошняя братия проповедует идеи, что христианам нужно объединиться как в древности. Ну и, кроме того, что христианство нельзя насаждать мечом. Только, дескать, любовью и своим примером.

 - И что здесь плохого?
– огорченно спросила Любава.

 - Сам Христос сказал, что дерево судится по плодам. С тех пор, как наш князь прислушался к этим гейзенским и клюнийским смутьянам, язычники перестали обращаться в христианство. Эти звери уважают только силу. Любовь они считают слабостью. И с ними нужно говорить на понятном им языке - с мечом в руках. Пока дело проповеди было в руках железных миссионеров из Магдебурга - все шло успешно. Народ крестился целыми землями. Как только речь зашла о любви да проповеди на родном языке - так все и остановилось. Вон, старший сын Вроцлавского каштеляна колдовством балуется, и никто ему слова поперек не скажет. Все с любовью, - с сарказмом закончил пан воевода.

 Любава не стала возражать, и трапеза окончилась в молчании.

 - Не знаю, какой из сынка каштеляна колдун, но то, что он шабалдахнутый, - это точно, - уверенно сказал Сольмир по дороге в деревню Вершичи. Он увез туда и Любаву и Ростилу, заявив, что они хоть в баньке помоются, в замке-то панском, мол, удобства не ахти какие.
– Нашел этот Збигнев месяц назад куриное яйцо, уверяет, что в виде раковины улитки, и носит его теперь под мышкой, высиживает духа-обогатителя, - весело рассказывал по дороге в деревню сказитель и сын главного муромского волхва.
– Понятно, сам молчит, что неплохо, но еще и не моется, волос, ногтей не стрижет. Потом, помню, надо это яйцо пеплом из костей мертвеца посыпать. А где он в этой земле пепел от костей мертвеца возьмет. Тут, я слышал, за сжигание мертвецов - смертная казнь.

 - Как?!
– ахнула Любава.

 Сказитель бросил на нее пристальный взгляд.

 - Деревенские мне объяснили, что в этой земле христианство внедрялось немецкими миссионерами из Магдебурга. За хранение отеческих обычаев, таких, как сжигание своих покойников и тризну над ними - смертная казнь.

 Любава заметно расстроилась. Сольмир, по ее наблюдениям, уже был на полдороге к тому, чтобы принять христианство. Здесь он наслушается, пожалуй. Еще станет таким же ехидным нехристем как Всеслав.

 Сказитель заметил ее смущение и огорчение, подергал себя в задумчивости за отросшие светлые кудри и не стал рассказывать ей о том, что, по мнению местных поселян, христиане нужны власти только за тем, чтобы платить десятину на церковь.

 Они молча подъехали по заснеженной тропинке к избушечке на окраине Вершичей. Там жила бездетная немолодая пара. И у них поселился отец Афанасий. Пока еще стояли холода, ему отвели уголок в теплой избе, а после потепления он собирался перейти в клеть в холодной части избы.