- Я сама во всем виновата, - проговорила она сквозь слезы, почувствовав присутствие подруги. Любава опустилась рядом с ней на колени и крепко обняла несчастную. Та молча рыдала.

 - Мне почему-то больше не хочется быть рядом с ним, - всхлипнув, проговорила она еле слышно. Я могу, конечно, ему подчиниться, но он же чувствует, что я встречаюсь с ним через силу. Решил, наверное, что я его разлюбила. Или... не знаю, что он решил. Я, наверное, проклята. Не могу удержать собственное счастье. И жить больше не могу.

 Она захлебнулась в своих, так долго сдерживаемых рыданиях и замолчала, затем с силой вырвалась из Любавиных объятий, подобрала с сундука какой-то сверток и быстро скользнула к двери.

 - Ты не проклята, а благословенна, - остановил ее мужской голос.

 Любава развернулась к двери и вскочила. На пороге стоял отец Афанасий, загораживая выход. Перед ним замерла Ростила со свернутой в кольцо пеньковой веревкой в руках.

 - Ты ждешь ребенка, дочка, - тихо сказал монах и сделал шаг вперед. За ним стоял еще и Сольмир. Видимо, Ростила рыдала слишком громко, а комната сказителя была рядом.
– Твой сыночек, когда вырастет, станет великим утешением и для тебя и для многих людей. Только выноси его, дочка. Сие будет непросто.

 Ростила, отступая назад, дошла до скамьи, опустилась на нее, выронила веревку из рук и закрыла заплаканное лицо руками. А Сольмир, войдя в ее горницу вслед за отцом Афанасием, бросил взгляд на нее, на клубок веревки, выпавший из ее рук, развернулся и выскочил наружу. На короткой лестнице раздались его стремительные шаги. Любава, увидевшая, каким ярким блеском сверкнули голубые глаза сказителя, как сжались в мощные кулаки руки, бегом бросилась вслед за ним. Последнее, что она успела заметить, как Ростила положила руку на живот и счастливо улыбнулась.

 Сольмир пересек дорогу Харальду во внешнем дворе замка, когда тот неспешно возвращался со своей прогулки.

 - Слушай, Харальд, я знаю, что я тебе не противник, но просто так на все я смотреть не буду, - выкрикнул муромец со злостью и бросился на варяга с кулаками. Харальд отскочил в сторону, не вступая в драку.

 - Хоть бы дубину, что ли, взял, - хладнокровно посоветовал он, - вон, подходящая валяется.

 Сольмир невольно оглянулся, посмотреть на дубину, и густо покраснел. Он действительно никак не мог соперничать с опытным воином. Харальд молча стоял и ждал дальнейшего развития событий. Любава бессильно прислонилась к корявому стволу дуба.

 - Ага, ты стоишь, такой сильный, невозмутимый, - злобно заявил Сольмир, пустив в ход то оружие, которым он прекрасно владел - дар слова, - и тебе нет никакого дела до того, что мать твоего сына из-за тебя собралась вешаться.

 Дар слова - убойная вещь. Варяг неожиданно побледнел и сделал шаг назад, не отрывая пристального взгляда холодных серых глаз от лица сказителя.

 - Если уж так невтерпеж, так встречался бы незаметно, зачем же обниматься с бабой на глазах у любящей тебя Ростилы? Неужели тебе все равно? Ей и так в жизни досталось. А еще и любимый последним дерьмом оказался.

 Любава тихо застонала и ухватилась руками за ближайшую ветку, невольно представив себе, как Сольмирова голова слетает с плеч. Но Харальд сохранил полное спокойствие. Наступило молчание. Сольмир обреченно разжал кулаки и развернулся уходить.

 - Почему ты думаешь, что Ростила носит моего ребенка?
– холодно спросил Харальд.

 - Отец Афанасий только что сказал, - безнадежно ответил Сольмир.

 В словах отца Афанасия не сомневался никто из тех, кто о нем знал. Совсем недавно бездетные супруги, в избе которых он жил, сообщили всей деревне, что неплодная ранее Тэкла ждет ребенка. И это бы еще было ладно, в конце концов, всякое можно подумать, но немолодая женщина помолодела на пару десятков лет и выглядела теперь молодой и невероятно счастливой. После этого в деревню Вершичи со всех окрестностей потянулись болящие за исцелением. Особенно отец Афанасий жалел деревенских баб. Слава о чудесном старце, жалостливом и всеведущем, мгновенно разнеслась по окрестным деревням. Поэтому никого и не удивило, что отец Афанасий оказался на пути у Ростилы в критический момент. И в его словах насчет сына тоже никто не усомнился.

 - Сказал, что ребенок мой?

 - А чей же еще?
– вяло ответил Сольмир. И, поскольку Харальд молчал и не шевелился, внимательно посмотрел на него.

 - Ах, это ты ее так наказывал? До смерти, да? Кстати, я сам уверил Збигнева перед отъездом, что вы с Ростилой муж и жена. К твоей жене он бы подкатываться не стал. Кто его просветил, что она тебе не жена? Уж во всяком случае, не влюбленная в тебя женщина, мечтающая ею стать.

 - И не я, - резко ответил Харальд.
– Я с ним никогда не разговаривал.

 - А кто вообще виноват, что она тебе до сих пор не жена?
– снова завелся сказитель.
– Женился бы, никто бы к ней на выстрел стрелы не подошел. Так нет же. Жениться он не хочет, что с ней происходит ему не интересно, а она без него жить не может.

 - Любава, где сейчас Ростила?
– спросил ни разу не обернувшийся в сторону новгородки варяг.

 - В моей горнице с отцом Афанасием.

 Харальд еще раз внимательно посмотрел на сказителя, о несчастной влюбленности которого они все уже знали, развернулся и направился в замок. Любава подошла к Сольмиру.