Шрифт:
– Дааа!!! Они в яму бух!!
– Кто? Ведьмы?
– Нет, там еще есть злодей в яме.
– Еще один злодей? Не только ведьмы?
– Это хорошие ведьмы, – решает Арлин от греха подальше.
Из всех занятий в классе этот род деятельности позволяет максимально сблизить цели ребенка и мои собственные. Мы оба хотим говорить про истории, и это повышает доверие ко мне как к тому, кто устанавливает связи. В течение всего дня я могу указывать на сходство между историей этого ребенка и историями других детей, книгами или какими-то событиями (хотя я стараюсь не делать этого в то время, когда мне диктуют историю). Я не хочу оказывать влияние на развитие истории, пока она еще в процессе сочинения. Но, разумеется, самих детей такие соображения не смущают: влияние друг на друга – это именно то, чем они целый день заняты.
Кэти сегодня первая в списке. – У меня тоже про змею история, – объявляет она Джозефу, хотя еще минуту назад сообщила нам, что будет рассказывать про большую пуговицу [3] . «Вот большая пуговица» – так начиналась ее история, но теперь ее цель – привлечь внимание Джозефа.
– Жила-была змея, – произносит она, и Джозеф с Саймоном садятся послушать ее. – И лев их напугал.
– Кого их? – спрашиваю я.
– Да, кого их? – вторит мне Саймон. Дети подражают моей манере расспрашивать рассказчика, не нуждаясь ни в каких моих специальных инструкциях. Они постоянно расспрашивают друг друга во время игры, и я просто делаю так, как они. На самом деле это я научилась у них задавать вопросы, а вовсе не наоборот. Например, они редко задают вопрос другому ребенку, если уже знают на него ответ.
3
В оригинале: red crayon – красный карандаш. См. след, примечание.
– А есть в истории еще кто-то, кроме змеи, Кэти?
– Аллигатор! – с удивлением отвечает она. Разве я не помню, что в истории, недавно рассказанной Джозефом, Саймон был аллигатором?
– Не надо, чтобы злой аллигатор, – говорит ей Саймон.
– Я не буду.
Во время рассказывания историй, как и во время игры, социальные взаимодействия, которые, как нам кажется, мешают процессу, на самом деле, как правило, идут повествованию на пользу. А ведь когда-то я сама имела привычку твердить: «Пожалуйста, не мешайте. Пусть человек сам расскажет свою историю». Тогда я упускала из виду главную особенность рассказывания. Я не понимала, что это совместный процесс, первичный культурный институт, социальное искусство языка.
Кэти продолжает: – И вот пришла мама. – В историях Кэти всегда есть мама. Это ее главная тема; все остальное – это декорации.
– Я мама, – говорит она. – Я вырастила большая, и я испугпугивала льва большой пуговицей.
– Испугала льва? – поправляю я.
– Испуг-пуги-вала! – стоит на своем Кэти и, прежде чем я успеваю спросить, почему лев боится большой пуговицы [4] , скрывается в кукольном уголке.
Возможно, мне удастся выяснить это позже, когда мы разыграем историю Кэти. Такие вопросы я люблю больше всего, потому что ответ всегда неожиданный. Иногда мне кажется, что дети нарочно придумывают всякие нелепицы, потому что знают, как мне нравится задавать вопросы. Но даже если это и так, очевидно, что дети очень ценят искренний интерес к себе со стороны других. Когда люди внимательно слушают и задают уместные вопросы в надежде получить больше информации, рассказчику может прийти в голову добавить парочку сюрпризов в свое повествование. В конце концов дети начинают понимать логику неожиданной развязки. Здесь закладываются основы понимания причинно-следственных связей.
4
В оригинале важная игра слов, которую мы попытались сохранить по мере наших скромных возможностей. «“I'm the mother,” she says. “I growed big and I scardered the lion away by a red crayon.” “Scared the lion?” I offer to correct. “Scar-der-rered,” she insists and is off to the doll corner before I can ask why the lion is afraid of a red crayon». Очевидно, что в слове «scar-der-rered», на котором настаивает девочка, содержится слово «red», отсюда и связь с красным (red) карандашом.
Джозеф отдает свою змею Саймону. – Мне нужно историю рассказывать. А ты сделай ему большой дом, с передней дверью и задней дверью, чтобы прятаться.
Теперь мы увидим, как рождаются сразу две истории: у Джозефа за «столом историй» и у Саймона, который строит дом из кубиков. Сегодня будет много историй про змей и аллигаторов – тема просто витает в воздухе. А те истории, что буду записаны, будет еще раз дополнены и переделаны, как только мы начнем их разыгрывать.
Я уже давно поняла, что надиктованный фрагмент – это лишь одно из мгновений в жизни истории. После того как мы разыграли ее историю, Кэти добавляет: – И малышка плачет.
– Малышка?
– Ты ее не видела, потому что она маленькая.
История Кэти – живой развивающийся организм, на который влияют как внешние, так и внутренние события. Джозеф кладет своего змея на стол, и он становится персонажем в ее истории; большая пуговица, которую она рассеянно катает по столу, пригождается, чтобы отпугнуть льва [5] ; если рядом с ней сидит Арлин, то в истории появится младшая сестренка. Ах нет, постойте – Арлин больше не соглашается на второстепенные роли. Она старшая сестра-подросток или мама.
5
Чтобы сохранить найденный вариант перевода, мы изменили фразу. В оригинале: «красный карандаш, которым она рассеянно чертила радугу».
Когда рассказывание историй превращается в их разыгрывание, дети обнаруживают еще большую чувствительность к мнениям других. Джозеф, который рассказывает истории уже второй год, часто советуется со своими актерами в процессе сочинительства.
– Однажды, когда змей спал, и он слышал шум – бум, бум, бум – это был его друг аллигатор. Это Саймон. Потом было так: бах-бабах. Тебе нравится, Саймон? И змей сказал аллигатору: «Я есть хочу», а аллигатор говорит: «Пойдем ко мне домой». Тут пришла мама-змея. Кэти, ты мама-змея. И у нее шесть деток. Потом лев приходит, и он хочет попасть в сон, но не может. И он уходит.
– А как лев хочет попасть в сон? – спрашиваю я.
– Он такой: ррррррр, и лапами толкает вот эту белую штуку.
– А змей слышит его?
– Нет, он крепко спал.
Сны и сами по себе огромная тема, а уж когда сон упоминается в истории, для любопытной учительницы открываются безграничные возможности. «Помнишь, мы говорили о том, как лев пытался попасть в сон?», – спрашиваю я у Джозефа после того, как мы разыграли его историю. Конечно же, он помнит. Дети помнят все,
что имеет хоть какое-то отношение к их историям и играм. Джозеф воспроизводит свой ответ дословно. Ему, в отличие от меня, для этого не нужен магнитофон.