Иосиф пристально посмотрел на итальянца.

– А мы уже все и решили. – Улыбнулся он. – Давай своего Мальдиви, попробуем.

Они встретились в доме у Бенвенутто. Все многочисленные домочадцы были заблаговременно отосланы прочь, двери и окна плотно закрыты.

Разговоры о погоде и ценах запивались рейнским вином и заедались итальянскими фруктами. Внешне Мальдиви, вопреки предположениям Бенвенутто, совершенно не произвел на Иосифа впечатление удрученного и озабоченного человека. Наоборот, он был весел, и всем своим видом показывал, как искренне рад снова увидеть своих старинных приятелей. Складывалось впечатление, что пустая болтовня и есть цель его визита в Германию. Бенвенутто, наоборот, сидел, как на иголках, отвечал невпопад, нервно покусывая губы. Иосиф, приняв условия игры, с приветливой улыбкой, все расспрашивал Мальдиви о последних новостях Италии и Испании, проявлял живой и неподдельный интерес к политической обстановке в Европе. Он хорошо знал: кто первым выкажет нетерпение, тот первым, в конечном счете, уступит в главном. Наконец, когда за окном уже наступили сумерки, после очередной, наиболее продолжительной паузы, Мальдиви, как бы невзначай, произнес:

– Да, кстати, друзья мои, у меня к вам есть интересное дельце.

Зима в этом году наступила рано и сразу. Ночные заморозки, покрывавшие землю тонкой ледяной коркой, сменились белым, пушистым снегом. Зима, вместе с невиданным евреями снегом, подарила холода и проблемы: стройка была заморожена в прямом и переносном смысле. Люди ютились в бараках по шестьдесят – семьдесят человек в каждом; спали вповалку, укутанные коврами и тряпьем, согревая друг друга теплом своих тел. В бараках топили «по-черному». Едкий и смрадный дым стелился низко над полом, надолго зависал, медленно подтягиваясь к многочисленным щелям в стенах и крыше. Особенно страшно было по ночам: бесформенная масса людей, переплетенная, как змеиный клубок, была в постоянном движении: то здесь, то там, клубок распадался и люди протискивались к раскаленной печке, чтобы урвать для себя кусочек спасительного тепла. Утро, тяжелое и серое, заглядывало в маленькие амбразуры затянутых слюдой окошек, принося с собой стоны и хрипы, кашель и боль. От холода и сырости, которая пробивалась даже сквозь толщу снега, в гетто начались повальные грудные болезни: каждый день умирало несколько человек. По воле Бога, или по прихоти случая, первым завершенным в гетто объектом оказалось кладбище – могилы поднялись раньше, чем дома.

Иосиф, с ввалившимися от хронического недосыпания глазами, отбросив приличия и церемонии, путая немецкие и испанские слова, кричал в лицо бургомистру:

– Я плевать хотел на ваш закон. Жизнь – вот главный закон! И она диктует свои условия. Еще немного времени и у нас будет больше могил, чем людей! Вы хотите мертвых евреев? Мертвые не мешают, но и не платят. Вам наплевать на нас, но подумайте о том, что вы не получите больше ни одного пфеннинга! Не за что, да и некому будет платить. – Иосиф нависал над чиновником, готовый вцепиться ему в горло. – В городе достаточно постоялых дворов. Разрешите поселиться там нашим старикам и детям.

Чиновник тускло смотрел на Иосифа. В его сытую и почетную жизнь, как наказание божье, свалились эти евреи.

– Успокойся, Иосиф, – он встал из-за стола и, на всякий случай, отошел подальше, к окну. – Что я могу сделать? Ты живешь здесь уже не один месяц и должен понимать, что Магистрат практически ничего не решает. Я готов сегодня сделать все, что ты просишь и мне не нужны ваши смерти. Но это может решить только герцог, или… – он на секунду замялся, – или его жена. Эта стерва, прости Господи, лезет во все дела и мешает нам жить еще больше, чем сам Герхард. Пожалуйста, одно слово – его, или ее, мне все равно, и я сам, с удовольствием, помогу вам. Но, Иосиф, герцог пьет уже неделю – он брезгливо ткнул пальцем в ворох бумаг, лежащих на столе. – Видишь? Это все не терпит отлагательства, это все давно уже должно быть им подписано. Я пробился третьего дня к герцогу и не успел даже открыть рот, как он запустил в меня пивной кружкой. Что скажешь, Иосиф? Хочешь – иди к нему сам. Одно его слово, и я лично перевезу всех вас в город. Только предупреждаю – герцог в запое, а это всегда опасно. А теперь можешь идти. Здесь ты ничего не решишь.

– А, Иосиф! Кто тебя звал? – герцог сверлил вошедшего мутными глазами.

Некогда огромные свечи, оплывшие уже почти до конца, едко чадили. Герцог полулежал во главе стола среди уже полумертвых от выпитого и съеденного гостей. На столе все смешалось в одно фантастическое блюдо: каплуны и рыба, овощи и дичь. Красное вино, из опрокинутых кубков и бокалов, словно кровь из растерзанного брюха фантастического зверя, стекало на пол, образуя лужицы, вылизываемые скулящими собаками. В давно не проветриваемом, жарко натопленном помещении, стоял спертый, тяжелый запах пота и пищи.

– Что тебе надо, главный еврей? – герцог звучно отрыгнул, тяжело ворочая языком.

– Хочешь кушать? Или евреи срочно решили выкреститься? – герцог натужно загоготал. – Или ты брезгуешь нашей едой? – он навалился на стол, с третьей попытки попав дрожащими руками в стоящее перед ним, почти не тронутое, огромное блюдо с хорошо прожаренным поросенком, погрузил обе руки глубоко вовнутрь и, выдрав огромный кусок, поднес его к своим выпученным глазам. Жир, сквозь пальцы, густо капал на камзол.

– На, ешь! – он резко протянул мясо Иосифу.

Иосиф инстинктивно отшатнулся.

– Что, не хочешь? Боишься своего Бога? Так его здесь нет. Он ничего не узнает, если я ему не скажу. – Ну! – зарычал герцог. – Какого черта, как ты посмел сюда явиться?

Гости – двенадцать человек разного возраста – начали шевелиться, возвращались к жизни, тупо глядя на Иосифа, и пытаясь сосредоточиться на происходящем.

– Ты, жалкий еврей, – герцог, увидя оживление своих собутыльников, разыгрывал спектакль, – должен являться, когда тебя вызывают. Я тебя звал?

Собака, мирно дремавшая у ног герцога, услышав резкие ноты в голосе, зарычала, попеременно глядя то на одного, то на другого.

Иосиф стоял как вкопанный; желваки под тонкой кожей его лица метались, словно мельничные ветрила. Он был взбешен и, что случалось с ним чрезвычайно редко, потерял самообладание.

– Герцог! – (без «Ваше Высочество») – выдавил он из себя. – Я, жалкий еврей, действительно явился без вызова и обещаю впредь не приходить ни по вызову, ни без него. Мне лично давно уже ничего не нужно, тем более от «Вашего Высочества», – Иосиф с трудом справлялся с яростью, еще пульсирующей у него в мозгу. – Мои люди мрут, как мухи, замерзая в вашем цивилизованном и благополучном городе. Я взываю не к вашему христианскому сердцу, но к вашему герцогскому рассудку: если сейчас, немедленно, вы не соизволите разрешить до наступления весны поселиться нашим старикам и детям на постоялых дворах, то завтра мы, пока еще живые, уйдем отсюда, может быть, в менее удобное, но более гостеприимное место.