Они познакомились два года тому назад в Толедо, во время веселого осеннего праздника Суккот [9] . Мириам, которой третьего дня исполнилось пятнадцать лет, с визгом носилась вместе с подружками по просторному, празднично украшенному пальмовыми ветками и виноградными лозами шалашу; ела финики и инжир, фисташки и виноград. Ее детское сердце шумно и радостно стучало в полной, красивой женской груди. Уже ближе к вечеру, когда шалаш практически опустел, полог вдруг широко откинулся, впустив в полумрак яркое солнце, и Мириам, как на скалу, с разгона налетела на высокого, роскошно одетого, широко и белозубо улыбающегося мужчину. Она испуганно замерла, подняла по-детски бесстыдные глаза на вошедшего и залилась густой пунцовой краской.

Иосиф стоял на пороге света и тени – прекрасный, как языческий бог, крепко держа Мириам сильными руками. Мириам фыркнула и попыталась освободиться. Незнакомец, почувствовав это, засмеялся, прижал ее еще сильнее и, притворно насупив брови, легко оторвал ее от земли, поцеловал в губы. Мириам задохнулась; сердце, стучавшее мелко и часто, вдруг сбилось, ухнуло и провалилось. Она по-детски задергала ногами, уперлась кулачками ему в грудь и еле слышно, протяжно и обиженно прошептала:

– Пусти-и…

Иосиф чуть отодвинул Мириам от себя, бережно опустил на землю и, слегка разжав ее кулачок, оставил в нем что-то тяжелое. Он направился к выходу и, уже взявшись рукой за полог, – передумал, резко повернулся, и, пристально посмотрев на Мириам, быстро ушел – как и не был. Мириам долго и растерянно смотрела вслед исчезнувшему видению. Подружки стали тормошить ее, требуя показать, что оставил в ее руке незнакомец. Мириам очнулась, замотала головой, прогоняя уже не детские мысли, и разжала кулачок. На потной ладони, переливаясь всеми оттенками крови, сверкал изящный, золотой в рубиновой россыпи, тончайшей работы перстень.

Они жили бедно. Мириам была седьмым, самым младшим и любимым ребенком в семье Илиазара Эштеля – десятника на оливковых плантациях богатого помещика – дона Кристобаля Писарро. Спустя неделю, когда прекрасный и неземной образ незнакомца превратился в утратившее реальные черты сказочное воспоминание, когда запах, мужской и сильный, перестал слышаться Мириам по ночам, – у худой ограды их старого дома послышался мерный стук лошадиных копыт…

Свадьбу, многолюдную и веселую, сыграли через месяц. Мириам казалось, что это сон. Она вдруг стала самой важной персоной на целом свете. Как манна небесная, на нее посыпались прекрасные подарки – вещи, о существовании которых она даже не догадывалась: драгоценности, золотая и серебряная посуда, прекрасная одежда и греческие вазы. А потом, потом был ее солнце и бог! Он целовал ее медленно и нежно, почти не касаясь, а задевая, как мягкий ветерок, своими нежными губами; изучал, познавая вместе с замирающей от ужаса и желания Мириам ее тело и… не трогал.

И только через несколько дней, когда Мириам, привыкшая к присутствию мужской плоти, перестала дрожать и покрываться мелкими пупырышками, вошел в нее медленно и нежно, сделав Мириам взрослой и счастливой. Он был и оставался для нее богом. Единственным, что омрачало ее сказочную жизнь, было отсутствие наследника и продолжателя рода, которого она всеми фибрами души мечтала подарить Иосифу.

Иосиф шел по центральной улице еврейского поселения, которое, как и многие другие, спустя много лет, было названо одним очень емким, обидным и страшным словом – гетто. Лето было в разгаре. В Испании в это время трава уже начинала желтеть, сохнуть, сворачиваться трубочкой, пряча от требовательного солнца остатки сэкономленной от последнего дождя влаги.

Здесь все было по-другому: яркие, налитые частыми дождями краски цветов и листьев приятно радовали глаз; трава – сочная и густая, пружиня, сгибалась под башмаками, чтобы спустя мгновение снова гордо выпрямившись – продолжать жить.

«Вот так и я пытаюсь выпрямиться после каждого удара, – подумал Иосиф, внимательно разглядывая травинки под ногами. – Только краски уже не те, а привычки заменили желания»…

Иосиф решил пройтись пешком. Сегодня будет очень важное заседание, и ему хотелось еще раз все обдумать. В гетто уже было построено семь-восемь десятков жилых домов, синагога, школа, присутственное собрание, несколько лавок и мастерских. В воздухе стоял запах свежей краски и штукатурки. Это уже был маленький городок, отгороженный от большого и чужого мира каменной стеной.

В Присутственном собрании Иосифа уже ждали. Он быстро, ни на кого не глядя, прошел через набитую людьми приемную и вошел в комнату. За круглым столом, каждый на своем месте, оживленно разговаривая, сидели члены правления общиной: Симон Маккавей – судья и «правая рука» Иосифа; Илиазар бен Шитрит – казначей общины; ребе Авраам Коэн (старый Гершель умер, так и не дождавшись тепла); и братья Исаак и Авигдор Менаши – строители. Отдельно, за маленьким столиком, сидел писарь и посыльный – Перель.

Иосиф небрежно кивнул присутствующим и занял место за столом. Сегодняшнее заседание было внеочередным, и повод был самый серьезный.

Строительство остановилось. Лес, камень, пенька и другие стройматериалы, давно сваленные большими кучами у ворот поселения, были до сих пор не оплачены, хотя давно прошли все мыслимые и немыслимые сроки. Большая часть людей по-прежнему жила в бараках, с завистью глядя на счастливчиков, уже обретших собственное жилье. В поселении уже давно назревал конфликт, масштабы и последствия которого выглядели пугающими и непредсказуемыми.