Я помолчал, потом опять спросил:

– Что, плохи мои дела?

– Да нет!
– принялся успокаивать сосед.
– Я не спец, но слышал, что лепилы толкуют. Сильное сотрясение и, вроде бы, небольшая трещина в основании кумпола. Отлежишься, и снова на подвиги потянет. Вон, наш четвертый, кажись, уже сестричкам понты заправляет. Тоже второй день здесь, - он хмыкнул и добавил: - А может и не сестричкам. Темный он какой-то. Одно слово - чурка.

Разбираться, почему четвертый сосед по палате - чурка и ходит ли он к медсестрам, у меня уже сил не было. Опять подкатила к горлу тошнота, разболелся затылок, лоб покрылся испариной. Нужно было заставить себя заснуть.

Разбудило меня солнце. Видимо, я действительно шел на поправку, потому что солнце наверняка и раньше заглядывало в окно, но это не помнилось.

Открыл глаза и сразу почувствовал себя лучше, чем вчера. Безболезненно можно было шевелить руками и ногами, хотя вставать или хотя бы садиться еще не стоило.

Зверски хотелось есть. Кормили меня в последнее время, наверное, внутривенно. А сейчас требовался нормальный кусок жареного мяса. И стакан пива.

И еще апельсин. Огромный, золотистый, с толстой кожурой. Я представил себе этот апельсин так живо, что даже почувствовал запах.

Чудеса все же случаются. Слева от койки, на тумбочке, стояла глубокая тарелка, а в ней - несколько штук тех самых, крупных, отражающих солнечный свет плодов. Ни о чем не беспокоясь, я выпростал из-под одеяла руку, взял самый верхний и принялся чистить его слабыми пальцами.

Когда резкий и сладкий сок потек по моему подбородку, сосед справа, молчавший до сих пор, сказал:

– Ты бы поосторожнее с этим, кореш. На голодное пузо бронетемкин поносец напасть может.

– Что?

– Пронесет, говорю.

Я проглотил еще одну дольку, потом спросил:

– Чьи апельсины? А то я без спроса взял - очень захотелось.

– Твои. Тетка тут одна приходила тебя навещать. Она и принесла. Будить не стала, посидела, повздыхала и уплыла.

– Что еще за тетка?

– Кто ее знает, пожилая такая.

Доев кое-как весь апельсин, я вытер руки и губы случившимся тут же серым от многочисленных стирок больничным вафельным полотенцем и удовлетворенно вздохнул. Теперь можно было жить дальше.

Все-таки травма у меня была не очень серьезной. Или же лечили здесь столь успешно, что чувствовал я себя сейчас почти уже в норме. Голова была плотно забинтована и, если нажать чуть сильнее на затылке, то под повязкой становилось больно. Что-то там сосед про трещину в основании черепа говорил. Но ведь в этом случае, кажется, такой массивный воротник устанавливают, чтобы голова не могла поворачиваться.

Воротника не было. Ни шея, ни горло не болели. И все же - что у меня с голосом? Чужой, совсем чужой. Никогда у меня не было этой простуженной хрипотцы, низких тонов. Или наглотался так дыма в самолете?

Дверь в палату открылась, и вошла медсестра. Лицо ее показалось знакомым, наверное, видел раньше, в полубреду. Сестра дала мне с соседом градусники, а двух остальных больных будить не стала. Предупредила, что скоро будет обход. Вернувшись через несколько минут, она записала в листочки температуру и дала мне пару желтых таблеток.

Докторов явилось сразу несколько. Того, что в углу, даже не осматривали, сверились только с записями. Толстяку, который летел тем же рейсом, что и я, долго мяли шею, тихо переговариваясь. Соседу справа размотали бинты, осмотрели коротко стриженую голову и велели сестре заматать снова.

И, наконец, подошли ко мне. Солидный мужчина в изумительно белом, хрустящем халате склонился над койкой, глянул сквозь стекла очков.

– Ну, как мы себя чувствуем, Олег Афанасьевич?

Сначала я даже не понял, что врач обращается ко мне. Потом сообразил: меня зовут именно так. Улыбнулся и, стараясь говорить как можно бодрее, ответил:

– Нормально, доктор. Голова практически не болит.

– Отлично!
– обрадовался врач.
– Сейчас и посмотрим. Сестра, снимите повязку.

Пока раскручивали бинты, я с сожалением сообразил, что моя голова так же коротко острижена, как и у соседа. Если не обрита вовсе. Надо бы попросить зеркало. Или не расстраиваться прежде времени?

Врачи разглядывали голову, просили повернуть ее направо налево, следить взглядом за кончиком авторучки, задавали какие-то вопросы, на которые я отвечал совершенно автоматически, потому что занят был одной, неожиданно появившейся мыслью.

Потом меня оставили в покое и, утешив тем, что все в порядке, скоро совсем поправлюсь, ушли. А я все продолжал размышлять.

– Слушай, - сказал сосед, - мы ведь с тобой так и не познакомились. Меня Петром кличут.

Я глянул отрешенно, потом попросил у него зеркало. У Петра нашлось маленькое, круглое, с какой-то игрой на обратной стороне. Я поднял его, заглянул и кивнул с некоторым даже удовлетворением. На меня смотрело совершенно незнакомое, с пышными усами и стального цвета глазами лицо человека, которому явно было уже за сорок.