И ракета, наконец, взлетела. Шумно рассекая воздух, она поднялась высоко над землей, громко хлопнула и, разорвав тьму ярко-багровой вспышкой, озарила улицы и хаты северной окраины. Тотчас где-то там застрочили автоматы, затем один за другим прозвучали два разрыва гранат.

«Степанюк или Шурупов?» — мелькнуло у меня в голове. Кто из них пальнул из ракетницы, я не знал, но было очевидно, что один из них сейчас отбивался от гитлеровцев гранатами.

В подвале школы поднялся шум. Солдаты выскакивали наверх, что-то орали часовым, а те, что-то отвечая, указывали руками туда, где шла стрельба.

И вдруг все они, как по команде, обернулись на восток. Над передовыми позициями зажглись две красные ракеты. Их свет еще полыхал в черном небе, когда наши артиллеристы обрушили шквальный огонь на немецкие окопы и на ранее засеченные огневые точки гитлеровцев. Воздух содрогался от оглушительных разрывов снарядов и от неумолчного рева пушек.

Я ждал, что в селении вот-вот начнется паника, но этого не случилось. Несмотря на глубокую ночь и на внезапность нападения, немцы довольно быстро пришли в себя и открыли ответный огонь. Яростно застучали пулеметы из школы, осыпая свинцом хорошо пристрелянную балку. Снаряды рвались на восточном склоне, на вершине бугра. Осколки с визгом проносились над нашими головами, градом стучали по кирпичному цоколю и бетонным плитам, но немецкие пулеметчики, чувствуя себя в полной безопасности, ни на секунду не прекращали стрельбы.

«Пора!» — подумал я и, сжав в руке гранату, поднял ее над головой. Это был условный сигнал, означавший команду: «Гранаты к бою!»

Бойцы приготовились.

— Огонь! — крикнул я и первым метнул гранату под бетонный козырек пулеметного гнезда, расположенного у самого угла фронтального цоколя. Грохот почти одновременного взрыва гранат слился с дикими воплями гитлеровцев. А мы, не давая опомниться тем из них, кто еще уцелел, дружно застрочили по гнездам из автоматов. Солдаты, выскакивавшие из подвала, тут же валились, сраженные нашими пулями.

Так, не потеряв ни одного бойца, мы захватили огневые точки противника на бугре и сразу же заняли круговую оборону. Но обороняться нам не пришлось. В балке уже катилось, нарастало грозное «ура» наших пехотинцев. Пулеметы на бугре молчали, путь атакующим был открыт. Прорвавшись по балке, они устремились на передний край обороны немцев с флангов и с тыла, растекались по улицам и теснили врага к западной окраине селения. А мы разили его пулеметным и автоматным огнем с бугра.

Среди гитлеровцев разрасталась паника, сопротивление их быстро слабело… Через час после начала атаки селение Веселое перешло в руки советских войск. Оставив здесь сотни убитых, раненых и пленных, немцы откатились далеко на юго-запад…

К нам на бугор взбегали пехотинцы, еще разгоряченные только что закончившейся схваткой. Они радостно тискали нас в объятиях, благодарили за поддержку.

Едва забрезжил рассвет, мы всей группой отправились на северную окраину Веселого искать Степанюка и Шурупова. От мысли, что они погибли, у меня все время щемило сердце. Мы заходили в каждую хату, осматривали каждый двор…

И вдруг за селением, где как музейная реликвия высился дряхлый, чудом уцелевший ветряк, мы увидели Шурупова. Нежданно-негаданно он появился в двери ветряка и, прихрамывая, начал спускаться по деревянной лестнице к колодцу.

Я окликнул его издали.

Только теперь он заметил нас, замахал обеими руками и закричал что было силы:

— Сюда, сюда, братцы!

Левая пола его полушубка была в крови.

— Ты что, ранен? — спросил я.

— Чепуха! — отмахнулся он. — Малость коленку и бок пуля поцарапала. Вот Мите, тому здорово досталось.

Я едва не задохнулся от волнения.

— Жив он? Ты видел его?

— Тут он, со мной! — сказал Шурупов. — Нет такой пули и не будет вовек, чтоб нашего Митяя наповал уложила.

Мы поднялись в ветряк.

Степанюк лежал на соломе у замшелого жернова, бледный, с заострившимся носом, жадно дымя цигаркой. Из-под ушанки выглядывали окровавленные куски маскхалата, которыми была забинтована его голова. Увидев нас, он попытался привстать, но не смог.

— Лежи, лежи, Митя! — сказал я, присев на корточки перед ним. — Главное, жив, а все остальное ерунда.

Степанюк улыбнулся.

— Значит, таки выкурили фрицев?

— А как же иначе!

— Порядок! — Степанюк слегка кивнул и, поморщившись от боли, промолвил с досадой: — И угораздило же меня… Боюсь, как бы не пришлось надолго пришвартоваться к доку… А неохота. Отвертеться бы! Может, походатайствуешь, Валентин Петрович?

— Обязательно, — пообещал я, хотя и понимал отлично, что никакие ходатайства с моей стороны не помогут ему отвертеться от госпиталя…

Ранило его в голову и в грудь, чуть пониже правой ключицы. А случилось это так.

Спустившись с бугра, он по оврагу выбрался к дороге и, пройдя по ней с полкилометра, свернул в поле. Северная окраина селения лежала справа. Степанюк был уверен, что морозной ночью в заснеженном поле ему нечего опасаться. Но именно здесь он едва не наткнулся на землянки и батареи фашистских зенитчиков. Выручила его случайность. Над одной из землянок, даже вблизи смахивавшей на сугроб, промелькнуло несколько искр, которые вырвались из железной печной трубы. Заметив их, Степанюк остановился, осторожно лег на снег. Только теперь он разглядел зачехленные стволы зениток, проступавшие на фоне звездного неба, и силуэт часового. Пришлось отползать назад и затем делать большой крюк в обход батарей. А в то время, как Степанюк приближался к селению с севера, Шурупов полз вдоль окраинных дворов, по выгону, подступавшему к Веселому с запада. И получилось так, что оба они очутились невдалеке от ветряка почти одновременно.