— Эх, яблочко, ехать так ехать! — оживился Колесов и проворно вывалился через пролом в стене на улицу, в сугроб.

Со стороны халупы донесся какой-то окрик. Колесов обернулся к пролому, бросил глухо:

— Тихо, братцы! Кажись, мы влипли.

Я сжал руками автомат, припал к стене, ожидая, что вот-вот появятся немцы.

Снова окрик, и сразу у меня отлегло от сердца. Порыв ветра отчетливо донес русскую речь. Кто-то орал:

— Сенька! Оглох, что ли? Коромысло, говорю, прихвати.

Никто не ответил, зато на тропке совсем близко от нас показался здоровенный детина в полушубке, шапке-ушанке и валенках. На его груди болтался немецкий автомат, в руках позвякивали пустые ведра. Он шел к озеру, видимо за водой.

— Полицай! — определил Егоров.

«Это же „язык“!» — мелькнуло у меня в голове. Колесов, Рязанов и Егоров глядели на меня, как бы спрашивая глазами, что предпринять. Я приложил палец к губам, затем указал на полицая и махнул рукой в сторону озера — пусть, мол, идет. Знак был понят, а когда скрип снега под ногами полицая растаял в тиши, я сказал:

— Все на улицу. Ползем к берегу и там подстережем гитлеровского холуя. Брать живьем, так чтобы не пикнул.

Быстро добравшись до берега, мы залегли в сугробах по обеим сторонам тропки. Полицай сбивал палкой свежую наледь, образовавшуюся по краям проруби. Покончив с этим делом, он стал на колени, зачерпнул воду одним ведром, затем другим и, неторопливо закурив сигарету, подхватил наполненные водой ведра, направился в обратный путь.

Когда он поравнялся с нами, Егоров, как было условлено, негромко окликнул его:

— Сеня, ты? Здорово!

Полицейский остановился, оторопело обернулся на голос. Колесов тотчас прыгнул к нему сзади, крепко зажал ладонями его рот, а мы с Егоровым повалили его на спину, прямо на Колесова. В следующее мгновение Рязанов воткнул ему в рот кляп из портянки. Полицейский обладал прямо-таки богатырской силой и едва не разметал нас. Ошалело выпучив глаза и громко мыча, он ворочался на снегу, как разъяренный бык, но вырваться все же не смог. Когда руки и ноги его были крепко скручены ремнями, он, поняв, очевидно, что сопротивляться бесполезно, затих и словно замер. Мы оттащили его подальше от тропки, спустились в овраг.

— Вот что, Сенька, — сказал я ему, — если хочешь жить, то не дури. Мы советские разведчики, понял? На днях наши войска выметут отсюда всю фашистскую нечисть. А таких фашистских холуев, как ты, ждет справедливое возмездие. Сейчас тебе представилась возможность искупить свою вину перед Родиной и советским народом. Понял?

Полицай смотрел на меня не мигая, каким-то полубезумным взглядом.

Колесов вынул финский нож.

— Товарищ командир! — обратился он ко мне сугубо официально. — Чего возиться с ним, только время зря терять. Собаке собачья смерть.

Слова Колесова подействовали на пленника. Глаза его наполнились ужасом. Он завертел головой и промычал как-то скуляще, будто моля о пощаде.

— Ну понял, что тебе говорилось? — спросил я его.

Полицейский закивал.

— Смотри, — предупредил я, — если попытаешься обмануть нас, удрать или закричать, сразу прикончим. Договорились, значит?

Детина снова закивал.

Я выдернул кляп из его рта.

— Не убивайте, товарищи, — промолвил он, заикаясь от страха. — Я… я… не хотел… Я постараюсь, товарищи… Это дядька втравил меня… Божьей карой стращал…

— Звать как? — спросил Егоров.

— Семен Терешкин я, — ответил пленник.

— А дядьку?

— Степаном Калистратовичем величают.

— Как же, знаю такого, — брезгливо поморщился Егоров. — Хорошая сволочь, при нэпе в купцах ходил.

От Семена Терешкина мы узнали, что здесь, на окраине, находилось несколько постов, поставленных начальником полиции, чтобы перехватывать бежавших военнопленных и партизанских лазутчиков. Смена постов производилась два раза в сутки: в полдень и в полночь. Между постовыми и полицейским участком поддерживалась телефонная связь…

— Вы, товарищи, того, поторопитесь, — сказал вдруг Терешкин. — Хватится мой напарник, что меня долго нет, шум поднимет.

— А он что за птица, напарник твой? — спросил я. — Договориться с ним можно?

— Нет, то сущий гад, — сказал Терешкин. — Из кожи лезет, чтобы выслужиться у немцев. Надо мной и то измывается. С ним кончать придется.

— Больше на посту никого нет?

— Только нас двое. Я и этот Антон Косой.

Медлить больше было нельзя, мы и так долго провозились с Терешкиным. Надо было срочно принимать какое-то решение.