Шрифт:
Но… Вдруг ее будто снова пронзили знакомые «глаза-буравчики». Она в ужасе оглянулась — да, это он.
Соня быстро нырнула вправо, и ей удалось еще немного увеличить расстояние между ними; к тому же, попав в людное место, она согнула колени, наклонила голову и практически стала невидимой для преследователя в уличной толпе.
Так она ушла с центральной улицы в тихую боковую.
Вбежала в темную арку. Затаилась.
Раздались тихие шаги. Но не одного, двоих человек.
Соня осторожно выглянула — нет, не извращенец. Немолодая семейная пара мирно обсуждала только что увиденный фильм.
Соня вышла из подъезда. Этих ей опасаться нечего, наоборот, они лучшая защита.
Она специально замедлила шаг, чтобы идти всего в метре впереди них.
— Это хорошо, что у нас есть свое кино, — говорил мужчина. — Хотя мне европейское кино больше нравится.
— Мне тоже, — соглашалась, женщина. Они остановились у магазинчика.
— Ули, я куплю немного зелени, — сказала женщина.
— Хорошо, я подожду тебя здесь. Подышу воздухом. Соня прошла несколько шагов и тоже остановилась.
Нет, одна она не пойдет. Ей почему-то все равно страшно. С этой семейной парой куда спокойнее.
— Простите, вы не подскажете, который час? — подошла она к мужчине.
Он вскинул руку, чтобы посмотреть на наручные часы — и вдруг ткнул Соню в грудь. А потом странно содрогнулся и навалился на нее всей тяжестью своего тела.
«Еще один! Никуда от вас не деться!»
Соня отшатнулась, и мужчина упал на землю. Изо рта его медленно стекала струйка крови…
Она не помнила, как мчалась по длинной кривой улочке, как ворвалась к Андреасу, схватила свои вещи, попавшиеся ей под руку, ни слова не сказав на прощание, снова вылетела за дверь.
К счастью, билеты на ночной поезд до Гамбурга в кассе были. А куда оттуда дальше — там видно будет. Через пятнадцать минут Соня уже смотрела из окна купе на убегающую платформу стокгольмского вокзала.
Утром в ее дверь постучали. Первой мыслью было выпрыгнуть в окно. Нет, она не каскадер. К тому же нельзя постоянно жить в страхе. Лучше один раз умереть, чем каждый раз подпрыгивать от стука в дверь. Будь что будет.
— Войдите.
— Доброе утро.
— Доброе… Где мы сейчас?
Всего лишь проводник.
— Через двадцать минут подъезжаем к Гамбургу. Что желаете? Кофе? Чай?
— У вас есть утренние газеты?
— Шведские?
— Желательно шведские.
— Одну минуту.
«Вчера… Как страшный сон… Должны были убить меня, а судьба распорядилась иначе. Случайно убит другой… Надо разобраться во всем… Иначе… Неужели мне постоянно нужно будет бежать? Самое страшное — не знать, не видеть опасность в лицо… От кого, от кого я должна скрываться?»
В дверь снова постучали.
— Войдите.
— Пожалуйста. Ваш кофе. Ваши газеты.
— Спа… — договорить Соня не смогла.
С первой страницы на нее смотрел человек, который волей случая оказался ее «бронежилетом».
Тут до нее дошел трагический смысл тех обрывков фраз, которые ее глаз выхватил из статьи под портретом…
«Вчера при невыясненных обстоятельствах был убит выдающийся политический деятель, бывший премьер-министр Швеции… Убийца пока не найден… Приметы преступника — молодая женщина европейской внешности…».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Афганистан
3 июля 200… года, 15.27
— Добрый вечер. Рад наконец-то с вами встретиться. Наслышан, наслышан о вас. Здравствуйте, Коля!
Это был тот самый холеный, который беседовал с Трубачом на скамейке в Глазове. Трубач ошеломленно кивнул. Слов не было.
Пастух остановился в дверях и попытался незаметно потянуться рукой к пистолету.
— А вот резких движений делать не надо. Не советую. Холеный, продолжая улыбаться, достал одной рукой сигарету из пачки «Кэмел», той же рукой чиркнул зажигалкой и закурил. Другая рука держала пистолет.
— Что, ребята, не ждали? Талибов здесь давно уже нет.
— А где они? — поддался на явную провокацию Пастух и тут же замолчал, поняв, что с первой же фразы выдал свои планы.
— Они-то далеко. Вы несколько адресом ошиблись.
— Кто вы, собственно говоря, такой? — спросил, наконец, Трубач.
— Да что вы в дверях стоите, не стесняйтесь, — проигнорировал вопрос холеный. — Проходите, гости дорогие. Bы ведь даже представить себе не можете, как я вам рад!
Серьезное лицо, ровные интонации — и при этом кажется, что все им произносимое — сплошное издевательство, и ничего более.