Шрифт:
— Противоядие?
— Да! Вот оно! Вот единственный возможный вариант!
— И теперь самое главное — понять, зачем ему все это было нужно.
— Вот с этим сложнее.
— Да, тут нужно внедряться в дебри психоанализа.
— Скорее психопатологии… — уточнил Петухов.
— Значит, противоядие все- таки есть?
— Очень на это надеюсь, — сказал Петухов. — Ну что, я вам помог?
— Может быть.
— Что со мной будет?
— Я попрошу, чтобы вам не давали минеральную воду в бутылках. А что с вами будет, вы узнаете без меня.
— Я жить хочу. Не убивайте меня!
— Это старая просьба, вы уже ее высказывали…
— Я могу еще что-нибудь вспомнить, — сказал Петухов. — Я постараюсь.
— Хорошо. Но только вам надо сильно постараться.
— Меня переведут в одиночку?
— Да.
— Спасибо! Большое спасибо! — благодарственно сложил руки на груди Петухов и уже без опасения посмотрел на вошедшего контролера. Возвращение в камеру теперь было уже не страшно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Москва
8 июля 200… года, 22.59
Фотографии веером разложили на полу.
Билл, Артист и Пастух уже в десятый раз рассматривали жизнерадостные лица создателей биохимического монстра. Конечно, эти симпатичные ребята на фотографии даже и не предполагали, что они разрабатывают в действительности. Нет, в произошедшем их винить нельзя. Раньше они почему-то представлялись Пастуху уродливыми, похожими на Кощея Бессмертного монстрами в белых халатах. А оказались красивыми, молодыми, веселыми…
Вот этот парень, похожий на туриста, в свитере грубой вязки с высоким воротом, видно, что душа компании, балагур и ловелас.
Кто это? Семенов.
А эта девушка — опустила голову, будто что-то пытается рассмотреть на полу, а на самом деле прячет взгляд от объектива.
Это Соня, то есть Софья Огинская. Наверное, ей есть что скрывать. Может, тайную влюбленность? В Семенова наверняка. Больше достойных кандидатов, кажется, здесь нет. Если только вот этот… но нет, в него уж точно нет… Девушки семидесятых любили обычно таких, как этот Семенов…
Тот, которого, по мнению Артиста, не могла любить Соня Огинская, был Леша Кукушкин. Он, наоборот, смотрел прямо в объектив. Наверное, даже не моргнул ни разу. Но какой взгляд у него был при этом — понять было трудно, прятался за толстыми стеклами очков в роговой оправе. Таких всегда в их школе называли ботанами и нещадно били в мужском туалете.
Голубков примчался как вихрь:
— Есть, раскололся Петухов!
— Что, что, Константин Дмитриевич? — набросился на него Артист.
— Был там у них такой Кукушкин. Гений.
— Вот этот? — в одиннадцатый раз посмотрел на фотографию Пастух, но теперь совсем уже другими глазами.
— Да, этот.
— Самоубийца?
— Самоубийца-то самоубийца, но самое интересное, что труп его из морга пропал. Бесследно.
— Как это?
— Не знаю. Надо бы спросить.
— У кого?
— У Кукушкина, — загадочно сказал Голубков.
— Так он же… — начал было Пастух и осекся. — Или вы думаете…
— Дай бог.
— Но как? Где?
— Не знаю, не знаю…
— Ах черт! — Пастух схватился за голову и заметался по комнате.
— Что там слышно от ребят? — поинтересовался Голубков.
— Пока ничего, вышли на Четырехпалого.
— Это я знаю. Он раскололся?
— Ну почти. Какие-то зацепки он им дал.
— Свяжись с ними! — крикнул Артисту Голубков. Тот сел на телефон.
— А ты чего поник?
— Я думаю, где искать этого Кукушкина.
— Это невозможно. Это тупик. Ни Кукушкина, ни Огинскую мы не найдем. Что там? — снова повернулся он к Артисту.
— Ничего. Трубку не берут.
— На них последняя надежда.
— Это плохо, когда надежда последняя, — сказал Пастух. И снова заметался по комнате.
Размышления Пастуха прервал Билл:
— Значит, наша первейшая задача — найти Огинскую. Я не согласен с вами, Константин Дмитриевич, это вполне возможно. Дайте мне полчаса.
Билл раскрыл свой ноутбук. Какое-то время он с сумасшедшей скоростью что-то набирал, потом остановился, дождался сигнала об отправке запроса и вдруг откинулся на спинку стула и задремал. Голубков и Пастух молча наблюдали за ним, не решаясь будить.