Избранное. Из гулаговского архива
вернуться

Баркова Анна Александровна
Шрифт:

Поэзия

Контрабандисты

Долго, долго в город провозили Тайные запретные товары. Дымом дряхлый город к небу взвили Наши полуночные пожары. А на старом пепелище люди Потихоньку домишки возводят, А у нас тоскуют снова груди Об опасной гибельной свободе. Провезли вчера мы в новый город Динамита небольшую бочку И зарыли потихоньку в гору. Да избрали, видно, злую ночку. Завтра боязливо в темной чаще Расстреляют нас, контрабандистов. Встретим смерть протяжным и сверлящим, Словно острый луч, сигнальным свистом.

1921

«Верно ты детей лелеешь розовых…»

Верно ты детей лелеешь розовых, Исполняешь свято долг жены, Но лицу боярыни Морозовой Исступленья страсти суждены. Я сама сектантка-изуверка, Я приволжский, я дремучий лес, Суждено мне много исковеркать, Многое замучить на земле. Я люблю лицо твое широкое, Скорбный взгляд, и гордый, и простой Всеми сумасшедшими пороками, Всей моей тревожной высотой. Неужель седеющего кречета Я приветить свистом не смогу, Неужели я тебя не встречу На моем приволжском берегу.

1922

Тигрица

Я родилась слишком гибкой, Глаза мои солнцем выжжены. Пантерой назвать — ошибка, Но тигрицей — с глазами рыжими. Так имя мое — тигрица, Укрощенная лицемерка. О, как сладко разъяриться И золотом глаз померкнуть. Этот край зимой так стынет, И вкус у пищи пресный, Покинуто там, в пустыне, Логово неизвестное. В грубости простодушной Цвела голова дикарки. Только ночи были душны И видениями ярки. И, крадучись, из пустыни Я скрылась, стыдясь измены, И познала моя гордыня Сладость странного плена. Прикоснувшись к шерсти звериной, Кто-то промолвил: — Здравствуй! И скользнуло сердце тигриное В нежность и лукавство. Испытания лаской — отрава Для зверя пустынного жара. Укротитель, дай мне право На маленькую ярость.

1923

«Этот год сумрачно прян…»

Этот год сумрачно прян: И смерть, и вино, и мед. И судорожен, и рьян Тяжелый мой взлет. Не спасай меня от вина, Я пьяна, чем я захочу, Даже нежность твоя, о, знай, Не слабее вина ничуть. Разве хмель опьянит? Я древнее вино сама, Меня под лавой хранит Помпейских подвалов тьма. Я только очень хитра, Когда умоляю: спаси! Кто меня вкусит хоть раз, Крови вулкана вкусит. И пойдет на вершины земли, И заглянет в жерла вниз, И будет тщетно молить: — Разомкнись! И когда легенд убранство Скроет мои черты, Не поймет никто, что пьянством Достигла я красоты.

1923

«Я, изгнанница из пустыни…»

Я, изгнанница из пустыни, Допиваю последний портвейн. Властвуют в мире отныне Ленин и Эйнштейн. Последние пьяные стихи я Разливаю в рюмочки всем. Ты смирилась, моя стихия, И скоро поумнеешь совсем. Теперь и в любви нерасчетливой Хозяйственный важен расчет, И я отмечаю заботливо Курс сердечных банкнот. Вчера такой-то убыток Потерпела от ревности я, Дипломатической лаской покрыта Сегодня потеря моя. Да здравствует экономика На заводах наших сердец, Да царит в песенных томиках Инженер, страсти спец.

1923

«Упокой нашего бога…»

Упокой нашего бога, Каменная земля, Горевала о нем немного Двуногая умная тварь. Молились мы по уставу И так же слагали персты. Усопшему богу слава, Готовьте новым кресты, Героям — вечная память. Если скончался бог, Кто бы теперь над нами Возвыситься дерзко смог? Равно и ровно отныне, Любезное стадо, пасись. К чему счастливой скотине Какая-то глубь и высь?

1927–1928

«Смотрим взглядом недвижным и мертвым…»

Смотрим взглядом недвижным и мертвым, Словно сил неизвестных рабы, Мы, изгнавшие бога и черта Из чудовищной нашей судьбы. И желанья, и чувства на свете Были прочны, как дедовский дом, Оттого, словно малые дети, Наши предки играли с огнем. День весенний был мягок и розов, Весь — надежда, и весь — любовь. А от наших лихих морозов И уста леденеют, и кровь. Красоту, закаты и право — Все в одном схороним гробу. Только хлеба кусок кровавый Разрешит мировую судьбу. Нет ни бога, ни черта отныне У нагих обреченных племен, И смеемся в мертвой пустыне Мертвым смехом библейских времен.

1928

«Лирические волны, слишком поздно!..»

Лирические волны, слишком поздно! Прощаться надо с песенной судьбой. Я слышу рокот сладостный и грозный, Но запоздал тревожный ваш прибой. На скудные и жалкие вопросы Ответы все мучительней, все злей. Ты, жизнь моя, испорченный набросок Великого творения, истлей!

9 мая 1931