Избранное. Из гулаговского архива
вернуться

Баркова Анна Александровна
Шрифт:

Последний козырь

Я знавала сухие слезы: Влаги нет, а глаза в огне. Я бросаю последний козырь — Иль подняться, иль сгинуть мне. Слишком много сыграно партий — Вечный проигрыш, вечный позор. Я склоняюсь к последней карте, Как преступник под острый топор. Отойдите, друзья. С неизвестным Я останусь с глазу на глаз. Нужно силы последние взвесить В этот мне предназначенный час. Нужно выпить черную чашу. Пусть я буду, как прежде, одна. Запоздалая помощь ваша Бесполезна и не нужна. Вы — счастливцы, избравшие прозу. Страшен песен слепой произвол. Я бросаю последний козырь На проклятый зеленый стол.

9 мая 1931

Рифмы

«Печален», «идеален», «спален» — Мусолил всяк до тошноты. Теперь мы звучной рифмой «Сталин» Зажмем критические рты. А «слезы», «грезы», «розы», «грозы» Редактор мрачно изгонял. Теперь за «слезы» и «колхозы» Заплатит нам любой журнал. А величавый мощный «трактор» Созвучьями изъездим в лоск. «Контракта», «пакта», «акта», «факта». Буквально лопается мозг. «Дурак-то»… Ну, положим, плохо, Но можно на худой конец. А «плохо» подойдет к «эпоха», К «концу», конечно, слово «спец». С уныньем тихим рифмовали Мы с жалким «дымом» жаркий «Крым». Найдется лучшая едва ли, Чем рифма новая «Нарым». С воздушной пленницею «клетку» Давно швырнули мы за дверь. Но эту «клетку» «пятилетка» Вновь возвратила нам теперь. Что было признано опальным Вновь над стихом имеет власть. Конечно, новая банальность На месте старой завелась. «Класс» — «нас», «Советы» — «без просвета» — Сама собой чертит рука. И трудно, например, поэтам Избегнуть: «кулака» — «ЦК».

10 мая 1931

Командор

Прорези морщин на бледном лбу, Тусклый взор. Командор вошел в мою судьбу, Командор. Словно смертный грех, неотвратим Его шаг. Вырастает ледяной вслед за ним Мрак. Он стоит, стоит под моим окном И ждет. Нет, не будет сном, только сном Его приход. Вот я слышу на ступенях тяжкой гирей Шаг ног. Ведь его когда-то в Страшном Мире Знал Блок. Это значит, мне теперь не нужен Ритм строк. Это значит, мой последний ужин Недалек.

11 мая 1931

«Где верность какой-то отчизне…»

Где верность какой-то отчизне И прочность родимых жилищ? Вот каждый стоит перед жизнью Могуч, беспощаден и нищ. Вспомянем с недоброй улыбкой Блужданья наивных отцов. Была роковою ошибкой Игра дорогих мертвецов. С покорностью рабскою дружно Мы вносим кровавый пай Затем, чтоб построить ненужный Железобетонный рай. Живет за окованной дверью Во тьме наших странных сердец Служитель безбожных мистерий, Великий страдалец и лжец.

11 мая 1931

«Спокойной хочу остаться…»

Спокойной хочу остаться, На все без пристрастья смотреть. Ужели я буду метаться, Как все, бестолково и впредь? Пытаемся стройкой увлечься, Гореть и знамена вздымать, Хоть каждый мечтает улечься Вздремнуть на свою кровать. Ничего не поделать. Устали. Человек и есть человек. Довольно мы кровью питали Больной исторический век. Он наши надежды предал, Он нашу любовь осмеял, Он нам обещал победы И деспотов новых дал. Мы были наивны. Мечтали Ввести человечество в рай. Благие найти скрижали, Взобравшись на новый Синай. Но все оказалось обманом, Как было и будет вовек. И станет развратным и пьяным, Цинически злым человек. А потом к морали вернется, Ограничен будет и строг. Увы, совершить не придется Нам в царство свободы прыжок.

11 мая 1931

«Отношусь к литературе сухо…»

Отношусь к литературе сухо, С ВАППом правоверным не дружу И поддержку горестному духу В Анатоле Франсе нахожу. Боги жаждут… Будем терпеливо Ждать, пока насытятся они. Беспощадно топчут ветвь оливы Красные до крови наши дни. Все пройдет. Разбитое корыто Пред собой увидим мы опять. Может быть, случайно будем сыты, Может быть, придется голодать. Угостили нас пустым орешком. Погибали мы за явный вздор. Так оценим мудрую усмешку И ничем не замутненный взор. Не хочу глотать я без разбора Цензором одобренную снедь. Лишь великий Франс — моя опора. Он поможет выждать и стерпеть.

13 мая 1931

Укротителям

Корми щедрее. А на дверь Повесь большой замок, И стерпит укрощенный зверь И окрик, и пинок. И если зверь не будет сыт, Он сокрушит замки И в укротителя вонзит Жестокие клыки. Аплодисментов краткий взрыв И краткий общий стон. Затем толпа, тебя забыв, Из цирка хлынет вон. Всем укротителям везде Один и тот же суд. Покажешь слабость, быть беде. Ты бил, тебя сожрут. Твой каждый взгляд, ошибку, ложь Учтут когда-нибудь И, словно гибкий острый нож, В твою направят грудь. Командной бойся высоты, Мой неразумный брат, Сегодня вождь любимый ты, А завтра ренегат.

15 мая 1931

«Все вижу призрачный и душный…»

Все вижу призрачный и душный, И длинный коридор. И ряд винтовок равнодушных, Направленных в упор. Команда… Залп… Паденье тела. Рассвета хмурь и муть. Обычное простое дело, Не страшное ничуть. Уходят люди без вопросов В привычный ясный мир. И разминает папиросу Спокойный командир. Знамена пламенную песню Кидают вверх и вниз. А в коридоре душном плесень И пир голодных крыс.