– Да все ты правильно говоришь,- сказал Сережа, скривив лицо,- только я не знаю, не понимаю, но все как-то не так идет.

– Ну что не так? Чего тебе не хватает?

– Понимаешь, я не знаю.

По своей привычке к обобщениям он рассказал мне историю из своей жизни:

– Ты знаешь, я в детском доме научился играть на трубе. К нам приходил очень хороший учитель музыки. Единственный человек в этом детском доме, которого я вспоминаю с удовольствием. Он организовал оркестр, и ты знаешь, я любил играть до того, что часто с утра начиная ждать вечера, когда будет репетиция. Он даже говорил, что из меня хороший музыкант получается. Сразу после детского дома я пошел служить в армию. В части нас построили и спрашивают, кто умеет играть на музыкальных инструментах. Тут очень многие сказали, что умеют, так как по рассказам знали, что желательно попасть в оркестр, в художники или еще куда, где служба легче. Но на трубе я один умел из всего пополнения, так что меня, к моей радости, в оркестр взяли. Одного я не учел, что часть была образцовая. И здесь было все наоборот. То есть целый день на плацу барабан стучит, а солдаты строевые приемы отрабатывают. И нам иногда приходилось играть по пять-шесть часов. Так что я постепенно начал эту трубу ненавидеть.

То есть в детском доме я с утра радовался, что вечером поиграю, а тут с утра с ужасом думал, что опять придется ее в руки брать. Тем более, что сразу после подъема оркестр играл на утренней зарядке.

А тут зимой должны были нагрянуть какие-то высокие проверяющие, поэтому в части все засуетились, мыли, подкрашивали, хотя и так все блестело, потому что это и было основном целью нашем службы- поддерживать внешний вид. Командир ужасался, до чего у солдат плохая выправка, хотя, поверь, в нашей части любой солдат ходил строевым шагом не хуже тех ребят, что по праздникам маршируют на Красной площади. Но командиру все что-то не нравилось. А тут он еще спохватился, что оркестр играет не на уровне. А надо признать, что если завести десять заржавленных патефонов с разными пластинками, то как раз и поручилось бы звучание нашего оркестра. Ну вот в тот день роты маршируют, мы играем. А мороз был хорошим, как назло. У меня лично все перед глазами плыло и промерз я до желудка. Так вот тогда я и поклялся, что к этой трубе больше не прикоснусь, когда уволюсь.

Я слушал Сережу не с любопытством, а с оттенком раздражения.

– Ну и что?
– спросил я.

– А то что, может быть, без свободы и любви быть не может? И если начинаешь по обязанности заниматься даже тем, что любишь, то перестаешь любить именно из-за того, что обязан?

Тут я задумался. Мне как-то не верилось, что это действительная причина. У меня было чувство, что все это - фантастика, и всеми этими рассуждениями он маскирует даже для самого себя нечто более простое.

Все эти размышления, возможно, были любопытны, и в глазах такого человека как Коля, они свидетельствовали о глубине Сережиной натуры, но вот мне во все это не верилось. Потому что с одной стороны были его глубокие мысли, а с другой - счастье или несчастье милой, очень мне симпатичной женщины. Впрочем, тогда на их отношения только легла небольшая тень несчастливости.

То есть их разногласия не выходили за рамки разногласий, возникающих в любой семье. Оля, правда, переживала, но это от того, что была уж таким переживающим и чувствительным человеком. Так что я ей даже посоветовал не обращать внимания на Сережины выдумки.

Их отношения сложились так, что Сережа делился с ней всем, что приходило ему в голову. То есть она слышала от него рассуждения, подобные тем, что он высказывал мне. Может быть, он это делал потому, что Оля ко всем этим его идеям относилась с большим вниманием и даже, я бы сказал, с интересом. Она очень любила его слушать, и все эти размышления в ее глазах были значительными и глубокими.

– Ну разве ты несвободен, Сереженька, - говорила она ему, - Да я и не хочу, чтобы ты жил со мной из-за чего-нибудь кроме любви.

Я иногда думаю, как же все- таки она могла настолько его любить и настолько потерять голову. Ну пусть даже она была наивной, неопытной, восторженной и книжной. Все же ведь она была совсем не глупа и не лишена житейском рассудительности, когда речь заходила о других людях.

Я думаю, дело было в том, что ей суждено было в тридцать лет пережить такую любовь, которая если и бывает, то лет в шестнадцать.

Как она призналась Сереже, первый поцелуй с ним был вторым поцелуем с мужчиной за всю ее жизнь. А первый вышел как-то по случайности еще в университете. И, конечно, не потому что она была настолько уж некрасива. А потому что она еще стремилась к чистоте и ждала чего-то необыкновенного. Что и пришло с Сережей.

Это был такой момент их отношениях, когда вся энергия в их семье исходила от Оли. Причем она так была увлечена своим мужем, что он, будучи человеком очень неплохим по своим душевным качествам, не мог не быть благодарным ей за эту любовь и старался делать так, как ей нравится.

По этой причине в Сереже даже произошли благоприятные и полезные для семьи изменения. Видимо правильно говорят, что в любом человеке есть все качества, только одни раскрываются, а другие бывают заглушены воздействием воспитания и обстоятельств. Так, например, в Сереже проснулась хозяйственная жилка, о существования которой я и не подозревал, настолько это не вязалось с его обликом.

Когда я пытаюсь вспомнить, что я думал в то время об их семье, то должен сказать, что все мне казалось прекрасным, а их будущее- безоблачным. Оля была прекрасной женой, да и Сережа ведь был вполне хорош. То есть если бы меня попросили описать его душевные качества, то я должен был бы сказать, что считаю Сережу умным, несомненно честным, незлым человеком. К тому же с ним был о интересно. И еще была в нем черта, исключительно редко встречающаяся в людях,- он был совершенно чужд лицемерия. Он всегда говорил только то, во что верит. И поступал так как говорил, вся его беда была в том, что у него не хватало чего-то такого, чему я и названия найти не могу.

Однажды я зашел к ним, Сережи дома не было, я увидел, что Оля чем-то расстроена.

– Что случилось?
– спросил я.

– Тяжело ему со мной.

Ну что я мог ей сказать? Говорить ей, что он просто идиот, было бесполезно. Более того, я мог просто с ней поссориться, потому что для нее он был чем-то сверхъестественным. Поэтому я посоветовал ей жить потихоньку, как живется, и меньше расстраиваться.

И она с благодарностью выслушала мою успокоительную речь, и не потому, что надеялась услышать от меня совет, который поможет все исправить, а потому что очень хотела сочувствия.