Настоятель нацепил пенсне, висевшее на цепочке рядом с крестом, и просмотрел документ, в сумерках с трудом разбирая слова. Потом с хмурым видом протянул бумагу судье. Тот стал читать и по мере чтения бледнел все больше.

– Это… действительно так, – с трудом выдавил настоятель. – Не знаю, как вы это устроили, Лехнер, но вам, как следует из сего документа, дозволено провести здесь расследование.

– Веками этот монастырь сам вершил правосудие, – прошипел Ригер, при этом пальцы его впились в пергамент. – А теперь мы должны слушать указания секретаря, да еще из Шонгау! Ваша милость, прошу вас…

– Вы сами видели распоряжение, Ригер, – вскинулся на него аббат. – Не стану же я перечить баварскому курфюрсту! В рамках расследования этого гнусного убийства господин Лехнер может распоряжаться здесь по собственному усмотрению. Так здесь написано. – Он пожал плечами. – Хотя я предпочел бы распутать дело своими силами, без лишней огласки. Это… происшествие и без того бросает тень на монастырь и мистерию Страстей Христовых. Хотя… – Он помедлил и показал на документ: – Вы позволите?

Настоятель забрал у Ригера документ и еще раз прочел распоряжение, в этот раз внимательнее. Наконец губы его растянулись в тонкой улыбке.

– Здесь указано, что распоряжение касается лишь расследования данного дела, – сказал наконец аббат. – Что последует за этим, зависит от результатов расследования. А чем окончится это расследование… хм, сие ведомо одному лишь Господу. – Он с подчеркнутым хладнокровием вернул документ Лехнеру. – Разумеется, мы поможем словом и делом, как того требует курфюрст. Но, боюсь, аббатство не располагает теми средствами, каковые имеются в распоряжении города. Сожалею.

Лехнер кивнул с серьезным видом, хотя в глазах его угадывалась насмешка.

– Прекрасно понимаю, ваше преподобие. Поэтому я взял собственных людей. – Еще одним кивком он указал на пятерых солдат и Куизля, который держался немного позади. – Мои стражники и палач. Если вы сообщите, где держите Ганса Гёбля, мы сможем сейчас же начать допрос. На это, как вы понимаете, у меня тоже имеется разрешение курфюрста.

Настоятель брезгливо посмотрел на Куизля. Лицо у него побелело, он перекрестился и отвел взгляд.

– Я уже слышал, что из Шонгау с вами приехал палач. Но вынужден разочаровать вас, господин секретарь. Для опроса у нас нет необходимых… – он поежился, – орудий. Может, велите конвоировать Гёбля в Шонгау? Тогда у меня будет достаточно времени, чтобы самому написать в Мюнхен.

– О, благодарю, но в этом нет нужды, – ответил Лехнер с улыбкой. – Дабы не утруждать вас, мы привезли с собой и орудия. Допрос, пытка, поиск доказательств… Для этого у нас есть все необходимое.

Секретарь обернулся к солдатам и палачу и показал на несколько сундуков, привязанных на запятках кареты.

– Разгружайте! – приказал он. – Уверен, настоятель Эккарт будет рад, если мы по возможности скорее закончим это дело.

– Но это… – начал настоятель, вцепившись в свой крест. – Это неслыханно. Пытка в монастыре…

Куизль взялся за тяжелый сундук и одним движением стащил его с кареты. Когда он проходил с тяжелым грузом мимо растерянных настоятеля и судьи, рот его скривился в усмешке.

– Я быстро управлюсь, – пообещал палач. – А вам, господа, почему бы еще не помолоть языками? Грязную работу мы возьмем на себя.

В скором времени Куизль стоял перед тяжелой дверью, запертой на засов. Монахи неохотно показали ему дорогу в пивной погреб, который представлял собой длинный, освещенный факелами коридор с раздельными нишами. По большей части в них хранились бочки и высушенный овес, но самая дальняя была свободна. В двери на уровне глаз имелось зарешеченное окошко, так что Куизль смог заглянуть в тесную камеру. На грязной соломе лежал парень лет двадцати, высокий и со светлыми растрепанными волосами. Похоже, это и был Ганс Гёбль. Услышав шум за дверью, юноша вскочил.

– Святоши чертовы! – крикнул он и дернул решетку. – Выпустите меня, я невиновен! Богом клянусь, я невиновен!

– Затем я и здесь, чтобы выяснить это, – ответил Куизль низким голосом.

Ганс испуганно отшатнулся. Якоб отодвинул засов, отворил дверь и сам занес в камеру тяжелый сундук, окованный железом, пока двое солдат сторожили выход. Затем дверь со скрипом закрылась, и палач с юношей остались наедине.

– Что… что это? – спросил Ганс, явно сбитый с толку, и показал на сундук. – И кто вы такой?

Палач молча передвинул сундук в угол, поднял крышку и стал раскладывать свои орудия на каменном, покрытом мышиным пометом полу: тиски для пальцев и голеней, длинную кочергу, клещи, железную воронку…

Тогда Ганс понял. Глаза у него вспыхнули, руки бесконтрольно задрожали. Тем не менее парень старался сохранять достоинство.

– Боже милостивый… – прошептал он, затем медленно, словно в трансе, сполз по стене и снова уселся на солому.

Куизль так и не произнес больше ни слова. Он знал, что во время допроса наилучших результатов можно достичь еще до пытки. По этой причине арестованным сначала показывали все инструменты, один за другим. Собственная фантазия зачастую оказывалась худшей пыткой.